– Рассказывали, к примеру, – продолжил после паузы Мэттью, – что в полнолуние жители деревушки Килтиган видят иногда в небе карету, запряженную четверкой лошадей…
– Туристов катают, не иначе, – заметила Пэт, глядя на кончик длинной тонкой сигареты.
– А я с детства боюсь летать в облаках, – призналась Пэм. – У меня в голове до сих пор жужжит и звенит после полета!
– В совершенно пустых сосудах всегда так, – не удержался я.– Жужжит и звенит.
– В каких сосудах? – не поняла Пэм.
Чистый ангел.
* * *
После ужина я остался на первом этаже. Там был рояль, и мне впервые за долгое время захотелось поиграть. Крис, довольный выбранными им целлулоидными барби, утащил с собой черненькую и беленькую. Генри тоже ушел. Остались я и рыжеволосая Мэй. Она пыталась заговорить со мной. Я честно старался быть вежливым, но обсуждать, почему ни один портрет не улыбается, не представлялось мне захватывающим. Приятнее было побыть в одиночестве.
Спасла горничная, вошедшая в комнату. Мэй, поняв, что я не настроен беседовать, о чем-то с ней заговорила. Она высокомерно задавала какие-то вопросы, а Мари коротко, но вежливо отвечала. Вначале я не слушал, но с определенного момента невольно стал следить за их разговором.
– Так непривычно после Нью-Йорка видеть маленькие домики, – говорила Мэй. – Я с вертолета заметила, что все они абсолютно по-детски покрашены в разные яркие цвета, зеленые, синие, красные… Как конструктор «Лего». Мари, почему здесь такие разноцветные дома?
– Не могу сказать, мисс, – несколько утомленно ответила Мари.
– Ну как же, вы должны знать, вы же здесь работаете, – тоном капризной дамы настаивала Мэй.
– Да, мисс. В таком случае, я думаю, что яркие краски – проявление витального менталитета кельтов в условиях сенсорной депривации, вызванной климатическими условиями этой страны, мисс.
Мне показалось, что я ослышался. Я прекратил играть и обернулся. Мэй сидела в кресле, наморщив лоб, а Мари старательно протирала каминную полку.
– Что вы сказали? – спросила Мэй.
– Простите, мисс, просто я еще не очень хорошо говорю по-английски и, наверное, не знаю многих правильных слов, – ответила Мари голосом паиньки, не прекращая наводить порядок на каминной полке.
Ситуация настолько позабавила меня, что я решил принять в ней участие.
– Мари хотела сказать, видимо, что в Ирландии вечно серое небо, и чтобы не было так грустно, жители раскрашивают дома в разные цвета, – перевел я.
– Спасибо, сэр, именно это я хотела сказать, – опустив глаза, проговорила Мари.
– Вам нужно учить язык, милочка, – произнесла Мэй. – Иначе вам трудно будет общаться с клиентами.
На этом она пожелала мне спокойной ночи, кивнула горничной и вышла. За ней, к моему разочарованию, ушла и Мари.
Я поставил бокал с коньяком на рояль, и начал играть. Какой глубокий звук у этого «Стейнвея». Я закрыл глаза, и стены наполнились звучанием. Казалось, что замок оживал. Я посмотрел в окно. Низкий туман дымкой накрыл поле за окном. Дождь прекратился. Я начал импровизировать. Мне хотелось, чтобы получилась музыка, передающая настроение кельтских легенд. Настроение темнеющего за окном леса, реки и холмов, таинственных болот этой страны. Уж не знаю, есть ли поблизости болота на самом деле, но в моей фантазии они были.
Я так увлекся музыкой, что не заметил, как в комнату снова вошла Мари. Необычная девушка... Работа и суматоха со временем вытравливают из тебя что-то важное. Ты привыкаешь никому не доверять, учишься видеть не столько людей, сколько функции, оценивать их с точки зрения полезности.
В каком-то смысле я завидую Генри, у которого есть невеста. Как бы я ни посмеивался над ним, постоянно утверждая, что его Кэти – эдакий бриллиантик, которому нужна достойная оправа, пожалуй, окажись она простой студенткой из небогатой семьи, у них все равно закрутился бы роман. Влюбленность Генри нарушила наш привычный стиль развлечений, неизменной частью которого были манекенщицы и фотомодели. Меня, впрочем, в отличие от Криса, это скорее радовало.
Как странно, в самолете по дороге сюда я думал именно об этом. А когда мы добрались до Хэмфилда, я увидел Мари. В отличие от Мэттью, Малкольма и этого странного Ларри, воспринимавшихся в антураже средневековых стен, гобеленов, портретов, очень органично, как неизменная и обязательная принадлежность замка, Мари не подходила ко всему этому. Может быть, так казалось потому, что она и была нездешней. Такая тонкая, изящная, с пальцами, которым больше пошел бы бокал вина, чем щетка. Было время, когда такая чушь, как очевидная несовместимость главы крупной компании и горничной, не заботила меня. Теперь я надежно спрятался за маской жесткого циника. И вдруг – эта француженка…
Она вытирала пыль с мебели специальной штуковиной с перьями. Всегда было интересно, как она называется. Как же хороши изящные девушки в униформе!.. Идеально контрастное сочетание строгости и женственности. Выглаженная официальность, а под ней – нежный силуэт женского тела. Мари наклонилась над диваном, стоя спиной ко мне. Я поймал себя на том, что смотрю на ее ноги, до колен прикрытые узкой юбкой, и, продолжая делать вид, что увлечен музыкой, пытаюсь отклониться от рояля, чтобы увидеть чуть больше. Господи, веду себя как робкий школьник. Я прекратил играть, развернулся и произнес первое, что пришло в голову:
