Улыбка Фортуны - [13]

— Куда спешишь?

— Да... никуда,— ответил он, неохотно отрываясь от приятного им обоим зрелища.— А ты... что?

За этот краткий миг объект их внимания ухитрился затеряться среди других прохожих, и они, заметив это, пустились рысью. Общий порыв их примирил, и, отыскав снова красавицу, они, не сговариваясь, молча двинулись за ней. Пока шли не отставая, Рыжий скороговоркой сообщил, что окончательно решил насчет женитьбы, ибо все его старания найти в этом городе «порядочных» людей не имели успеха, а не помирать же с голоду. «Порядочные» означали попросту жуликов. Дела его плохи, Антошка его едва терпит, а Марфа («базарная торговка», «ведьма костлявая») буквально хватает за горло, требуя платы за хату и харчи. Что ж, тут все закономерно. Чего ждать от таких людей?

Красавица между тем направилась в скверик, недалеко от местной гостиницы, где со скучающим видом уселась на скамеечку рядом с парнями, тренькающими на гитарах, украшенных колоссальными красными бантами. Преследователи хотели уже ретироваться, когда она подняла на них глаза и хрипловатым голосом вскричала:

—      Мсье Рыжик! Пардон... Ты ли это?

Рыжий рот раскрыл и будто онемел. Затем и он, в свою очередь, недоверчиво спросил:

— Манька? Пиявка!

Серому стало не по себе: «Значит... Пиявка?» Рыжий, тараща глаза на примадонну, занял место рядом с ней, бесцеремонно отпихнув гитаристов, которые обиженно удалились. Серый тоже робко устроился на кончике скамьи.

— Здорово ты нафинтифлюшилась! — сказал Рыжий восхищенно.— Не узнать совершенно. Что это у тебя на голове такое?

— О, это шик-модерн, — сказала Маня, жеманно улыбаясь,— шиньон называется. Реквизит. Без него никакого лова. И дорогой, сорок рубчиков стоит. А это сколько стоит, как ты думаешь?

И Маня горделиво хлопнула ладонью по ляжке в каком-то подозрительном чулке из одних дыр, похожем на рыболовную сеть. Серый, конечно, смекнул, что Маня имела в виду именно эту «сетку». А Рыжий серьезно поинтересовался:

— Сколько же ты отвалила за эти дыры?

И узнали они, что приличному фраеру, чтобы преподнести такие своей крале, нужно три-четыре дня по меньшей мере вкалывать. Что и говорить, незавидная доля фраерская при теперешних модах. Серый чуть не фыркнул, вспомнив о своих недавних мечтаниях об этой красавице с дыркастым реквизитом.

Тут Рыжий представил его Мане, и он ощутил вялое рукопожатие, какие терпеть не мог: дают тебе руку, как тряпку, и не знаешь, как быть: то ли держать, то ли пожать, то ли бросить... Затем Маня поинтересовалась делами Рыжего, давая последнему очередную возможность пожаловаться на трудное время.

— Да ничего, жить можно,— затараторила она.— Тоже, конечно, приемчики менять приходится иногда, но жить вполне можно... Это я просто отдохнуть тут уселась у гостиницы, а работы здесь нету. Я в основном на почте больше бываю или в ресторанах... А вы что же, мальчики, кислые такие? На мели, что ли?

Маня вопросительно уставилась на Рыжего.

— Если у тебя туго,— сказала она Рыжему,— могу занять немного до лучших времен. Я тебя знаю, долго без дела сидеть не станешь.

— А без дела никто из нашего брата никогда еще не сидел,— решил и Серый подать голос.

Но его голос не был услышан. Ему стало неловко. Извинившись, он сказал, что пора открывать будку, и ушел.

Когда Рыжий на следующий день чистил у него ботинки, он охотно рассказал о Мане. Оказывается, Маня... (ну, об этом он уже догадался) создана природой для ублаготворения обездоленных любовью не столь из себя видных, сколь солидных мужчин. Выполняла она эту миссию со всем пылом любвеобильного сердца. Ей были известны скверики почти всех крупных городов страны, потому что по стилю своей работы была она с ними тесно связана: рассядется в каком-нибудь из них, вытянет длинные ноги и ждет. Тем, кто, польстившись на манькины прелести, садится рядом, она по ходу дела представляется Марикой, а некоторым даже Марией Федоровной.

Еще кормилась она сочинительством: сочинит какому-нибудь видному человеку — инженеру, артисту, врачу — письмо, из которого явствует, что она — женщина необыкновенной красоты, с трагической судьбой и бездной талантов,— за ним давно наблюдавшая, пришла к катастрофическому выводу, что влюблена в него окончательно и бесповоротно, вплоть до верхнего этажа высотного дома в Москве, куда она поедет, чтобы броситься вниз, если он не захочет с ней встретиться.

Инженеры и врачи на эти фокусы не клевали, особенно врачи... Что же касается артистов или, скажем, писателей, тут у Мани клёв был и кто-нибудь оставался если не с подмоченной репутацией — с пустым кошельком: шантажировать Маня умеет.

Познакомился Рыжий с Маней когда-то давно в тюрьме, где она с непередаваемой страстью пела назло надзирателям, пытающимся остановить «это безобразие», блатные песни на манер цыганских романсов. Вспоминая об этом, Рыжий не удержался и, подражая Мане, сам хрипло запел без мотива «Тюрьма-а, тюрьма-а-а...»

Серый недолго поработал в будке чистильщика. Почистив залатанную обувь одного общительного товарища, как выяснилось, работавшего в бане, Серый скоро и сам перебрался туда, ночевал в раздевалке, а на жизнь зарабатывал чем попало. Незаметно подкралась зима, уже было холодно, и огородные дела кончились. Существовал он за счет пивохлебов. Одевшись в белый халат, как и другие банщики, он ходил по раздевалке и орал: «Кому пиво!» Получив от любителей пива деньги, топал в буфет. На «чай» давали законно, а иному пивохлебу было приятно, когда он вместе с ним пил его пиво и ел его бутерброды.