Улитка - [48]

Дважды просить не пришлось, и вскоре все с удовольствием слушали о новых похождениях Казановы.

– Скажи, у тебя уже кто-то появился или ты по-прежнему проповедуешь аскетизм? – спросила она у меня после, наедине.

– Это имеет значение?

– Хочется верить, что моя подруга счастлива.

– Я счастлива.

– Свята, очнись! В обществе геев не может быть счастливых девушек, если только они не лесбиянки! Разочарования в любви – не повод заживо хоронить себя.

– Откуда тебе знать, повод это или нет? Ведь у тебя никогда такого не было.

– Слушай, я люблю Джудит. Да что там, мы все его очень любим, но то, что ты себе придумала, – просто бред.

– Почему? Потому что кому-то кажется, что счастье можно измерить категориями? Не переживай, у меня все хорошо, – упрямо улыбаясь, ответила я.

– Серьезно?! Что же тогда ты сейчас одна, а твой друг исчез с парнем, на которого ты сама глаз положила? – съехидничала Элизабет.

Я посмотрела на нее чуть осуждающе, стараясь изо всех сил скрыть досаду во взгляде.

– Джудит мне не муж, а Дэннис сам выбирает, с кем ему спать.

– Ты обиделась?

– Нет… Слушай, я, пожалуй, пойду… Еще увидимся!

– Свята! – окликнула Сиси, но я уже направилась к гардеробу.

Друзья, любимые – это птицы, которые, пока ты плодородная земля, выклюют из тебя все, что можно, а затем улетят беспечно в чужие края собирать новый урожай. Разве их волнует, что ты, высохшая, опустошенная, затрещишь по швам, рассыплешься в пыль? Они как ни в чем не бывало вернутся спустя время и вновь набросятся на твои едва поджившие раны…

Когда за спиной послышалось наигранное покашливание, настроение пропало окончательно.

– Кажется, паучок потерял сноровку. Муха выпуталась из сетей и улетела прямо перед носом. Да, Джудит – красавец. Все тот же почерк. Они с этим греком ушли вдвоем. Видела?

Знакомый запах одеколона, сигарет и алкоголя, насмешливый голос с хрипотцой… Повернись я к нему лицом, обязательно увидела бы скрещенные руки на груди и прищуренные глаза. Все это повторялось не раз. От дежавю стало горько. Рядом, столь близко, что хотелось отскочить, замер человек, тело которого еще недавно было картой сокровищ, каждый сантиметр которой изучался с такой любовью. Какая же иллюзия, что можно просто взять и разорвать прошлое на мелкие клочки!

– Не тебе кого-либо судить.

«Неужели этот вечер никогда не закончится?!»

Стоя в полумраке коридора, чувствуя непреодолимое желание умереть на месте, лишь бы только не возвращаться в тот ад, из которого второго выхода уже не найду, я устало прикрыла глаза, мучительно пытаясь не зарыдать. Какой смысл в дальнейшем движении, если само движение не имеет смысла? Бесконечность этого процесса никоим образом не подразумевает путь к счастью, а хаотичные броски из стороны в сторону, подобно безмозглым частицам, ничем не лучше неподвижности или, попросту говоря, смерти. Чего я жду от завтрашнего дня? Зачем уговариваю себя, что придут лучшие времена? Вернусь ли я домой к родителям и заживу обыкновенной мещанской жизнью, останусь ли здесь, продолжая тонуть в миражах, призраки прошлого все равно не оставят в покое. Они внутри нас, а значит, бежать некуда.

Несколько минут я апатично сражалась с узкими рукавами кофты, а мой бывший любовник все стоял за спиной.

– Тебе помочь? – спросил он с насмешливой нежностью.

– Нет, спасибо. Справлюсь сама.

И вот, наконец, победа одержана. Я открыла дверь. Дом, от которого исходили одни неприятности, через минуту останется позади.

– Я провожу тебя. – Роберт легонько дотронулся до моего плеча.

– Нет.

– Брось, приставать не буду!

– Нет.

– Слушай, не дури. Уже час ночи.

Из темноты вынырнула рыжеволосая Фелиция.

– Куда ты идешь, Роберт? – спросила она, неприятно моргая.

– Домой.

– К себе?

– А к кому, по-твоему, я могу еще идти?

Фелиция с неприкрытой ненавистью посмотрела на меня.

– Но ведь ты обещал, что останешься сегодня до утра. – Ее голос задрожал от досады. Нервно отбросив волосы со лба, она добавила: – К тому же не в твоих правилах упрашивать человека, дважды сказавшего тебе «нет».

«Ах ты сучка малолетняя! Еще тебя мне сегодня не хватало!»

– Послушай, Фелиция, разве тебя не учили в детском саду, что подслушивать чужие разговоры некрасиво? – сказала я, вложив в эти слова все презрение, на которое была способна.

Конечно, с большим удовольствием я бы сказала: «Пошла ты на хрен, тупая овца!»

Однако опускаться до уровня ругани с этой недоделанной «нимфеткой» я не собиралась.

– Роб, не уходи, – прохныкала та, не обращая на меня внимания. – Сегодня Аркадий будет читать последнюю главу своего «Пилота». Мне удалось краем глаза заглянуть в его тетрадь – потрясающий финал!

Не понимаю, как я раньше могла терпеть эту богемную дрянь, корчащую из себя философа?! Безусловно, в двадцать один стремишься быть умной до неприличия и сексапильной до отвращения – это нормально. Но ведь всему есть предел! Когда эстеты, подобные ей, спрашивают меня: «Что ты видишь в квадрате Малевича?» или «Как ты находишь „Легенду о Сан-Микеле“?», хочется просто бежать без оглядки. Такие люди всегда опошляют искусство своим вмешательством в него, нарушают тайну, срывают завесу интимного.