Улики против улик - [35]

Буров чувствовал себя отвратительно и проклинал свою робость перед старшим коллегой.

Когда они добрались до места, Садчиков взял его за руку:

— Послушай, Буров… Я здесь задержусь на пару часов… Возьми машину и дуй в Москву… И пусть заключение на тебя не давит… Иди дальше… Эту историю на самом деле поспешили прикрыть… Твои предположения насчёт письма мне нравятся. Признаюсь, что мне не пришло это в голову. Действуй в том же духе… Строй версию на этом… Проверишь по ходу дела.

Буров внимательно смотрел на него. Опять иронизирует? Нет. В глазах Садчикова не было ни тени иронии. Тот даже рассердился:

— Чего ты так на меня уставился? Думаешь, шучу? Говорю вполне серьёзно. Жми вперёд! Мёртвый — живой. Но если человек не виновен, нужно воздать ему по справедливости… И держи меня в курсе. Успеха! — Потом обратился к шофёру: — Коля! Отвези-ка товарища в Москву и живо назад!

Буров остался доволен встречей с Садчиковым. Признавал, что держал себя с ним жалким образом — ничего толком не сказал, не развил ни одной идеи, бубнил что-то себе под нос. А Садчиков ему понравился своим лёгким согласием с тем, что расследование по делу Рубцова действительно прекратили раньше времени. «Не перестраховщик, редкое качество в нашей среде, видно, перед пенсией уже ничего не боится», — думал он. И рассуждения Бурова о письме одобрил.

Водитель мчал по Калужскому шоссе со скоростью больше сотни километров в час. Неожиданно сыпанул крупный снег. Коротко, как бывает поздней осенью, шоссе враз стало белым. Водитель чертыхнулся и сбавил скорость, но в Москву всё равно они прибыли через полчаса. Буров немного жалел, что не остался посмотреть на Садчикова в деле. Поддержка старшего коллеги его явно воодушевила. Тот был абсолютно прав: сейчас надо было начать всё сначала и построить новую гипотезу на предположении о том, что письмо существовало. А для этого перво-наперво нужно было выйти на непосредственных участников драмы.

* * *

На следующий день утром, вооружившись соответствующим письмом, Буров направился в Минлеспром. Его интересовал начальник финансового отдела Главного управления по экспорту-импорту. Пять лет назад тот сидел на этом же месте. Фамилия оригинальная, не забудешь — Зарайко. Буров объяснил цель своего визита. Начальник, толстый человек с апоплексическим, мрачным лицом, всё превосходно помнил.

— Как же не помнить?! Для нас это дело закончилось только в позапрошлом году… С финансовой точки зрения…

— И что же? Вскрылась погрешность? — спросил Буров.

— Было темноватое кредитование фирмы «Донатор» на триста тысяч, но половину недостачи те покрыли из прибыли, с опозданием, но покрыли, отделались небольшим штрафом. А вторую половину не удалось обнаружить. Документы, уничтоженные Рубцовым, восстановить оказалось невозможным.

— Ну и чем всё закончилось?

— Была образована специальная арбитражная комиссия… вместе с представителем Счётной палаты… Из-за отсутствия документов и доказательств отсутствующую на бумаге сумму решили провести по статье «убытки».

— Значит, закрыли…

— Да… Думали взыскать… но у Рубцова не оказалось никакого состояния.

— А у его семьи? — поинтересовался Буров.

— Нет… у семьи тоже. Его жену я знаю… и приёмная дочь. Могу сказать о них только хорошее. Никаких сомнений быть не может, что Рубцов не имел к недостаче ни малейшего отношения.

— А господин Жаркович вам знаком?

— Конечно. Он был заместителем директора фирмы «Донатор».

— Был?

— Да… Он больше у нас не работает. Перешёл в строительную компанию.

— Не в качестве ли взыскания был переведён?

— Нет. У нас не было для этого достаточных оснований.

— Он был связан как-нибудь с финансами?

— Косвенно, как замдиректора.

— А непосредственно?

— Нет, ни малейшим образом. Кроме случаев, когда мы судились, — он выступал от имени фирмы.

— Не было ли в уничтоженных Рубцовым документах чего-то, имевшего отношение к Жарковичу?

— Нет. Мы проверили всех, кто мог иметь дело с этими документами.

— То есть никакой связи с пропавшими документами Жаркович не имел?

— Абсолютно никакой. Я догадываюсь, почему вы спрашиваете. Это, конечно, ваше право, но, повторяю, Жаркович не мог быть связан с исчезнувшей суммой, на это есть директор и куча финансистов.

— А почему, как вы полагаете, он ушёл из фирмы?

— Говорят, из-за этой истории. Он направил расследование против Рубцова, и поэтому люди стали косо смотреть на него, хотя и до этого… как вам сказать… Жаркович не пользовался особой симпатией… В какой-то степени он был даже вынужден уйти. Вот он и подал заявление… по собственному желанию.

— А что думают у вас люди об этом деле?

— Никто не верил, что речь идёт о сознательном преступлении, и тем более, что этот подлог совершил Рубцов. Впрочем, таково и моё мнение. Рубцова у нас любили, уважали и верили в его невиновность.

— А вот он не верил людям, — заметил Буров. — И за это недоверие заплатил жизнью.

— Он был странный, довольно замкнутый человек, — продолжал начальник отдела. — Думал, что все его считают виновным в проступках, которых он не совершал. При всякой проверке, ревизии у него менялся цвет лица, случались даже сердечные приступы. Он был убеждён, что проверку затеяли ради него, и, пока она не кончалась, ходил больной. Видимо, боялся, что если обнаружат недостачу, то обвинят его. Мы знали об этой его слабости и каждый раз, когда намечалась проверка, отсылали его в командировку.