Улица, которой не было - [2]

Возвратившись к дому, он остановился у парадного входа, как делал тысячи раз до этого, и достал из кармана тяжелые золотые часы.

То, что он увидел, заставило его вздрогнуть. Было всего семь тридцать!

Несколько долгих минут он стоял и смотрел на часы, убеждая себя в том, что они сломаны. Но часы шли, поскольку было слышно, как они тикают. На пятнадцать минут раньше! А ведь в течение целых двадцати лет он выходил в семь, а возвращался без четверти восемь.

И тут он осознал, что это еще не все. У него не было сигары! Не купив ее, он впервые лишил себя вечернего курения.

Потрясенный случившимся и бормоча что-то себе под нос, господин Чэмберс зашел в дом и запер дверь. Он повесил шляпу и пальто на вешалку в прихожей, прошел в гостиную и, недоуменно качая головой, опустился в свое любимое кресло.

Тишину, царившую в комнате, нарушало лишь тиканье старомодных часов с маятником, стоявших на каминной полке. Но тишина была не в новинку господину Чэмберсу. Когда-то ему нравилось слушать музыку, настраивая радиоприемник на передачи с выступлениями симфонических оркестров. Но сейчас радиоприемник молчал в углу, а шнур был выдернут из розетки. Господин Чэмберс выдернул его сам много лет назад, в тот вечер, когда трансляция симфонического концерта была прервана срочным выпуском новостей.

Он также перестал читать газеты и журналы и по доброй воле ограничил свой мир весьма небольшой территорией. С течением времени эта добровольная ссылка превратилась в тюрьму, неосязаемая, но непреодолимая стена которой опоясывала городской участок площадью четыре квартала на три. За пределами этих кварталов царствовал необъяснимый ужас. Господин Чэмберс никогда не пересекал воображаемую границу.

Но, несмотря на затворничество, он не мог не слышать доносившихся с улицы выкриков мальчишки — продавца газет или обрывков разговоров людей, собравшихся на углу у аптеки и делавших вид, что не замечают, как он проходит мимо. Поэтому он знал, что сейчас шел тысяча девятьсот шестидесятый год и что война в Европе и Азии отпылала, а после нее началась ужасная эпидемия, которая и по сей день со сверхъестественной быстротой носится из страны в страну, уничтожая население. Эта эпидемия, без сомнения, была вызвана голодом, лишениями и всеми другими страданиями, которые принесла война.

Господин Чэмберс отстранялся от таких вещей как от чего-то чуждого его собственному маленькому миру. Он игнорировал новости и старался убедить себя в том, что никогда не слышал о них. Пусть другие обсуждают происшествия и беспокоятся по любому поводу. Его все это совершенно не касается.

Но сегодняшним вечером случилось два события, которые имели к нему самое непосредственное отношение. Два странных, невероятных события: он вернулся домой на пятнадцать минут раньше и он забыл о своей сигаре.

Устроившись в кресле, господин Чэмберс погрузился в невеселые мысли. Становится очень беспокойно, когда такое происходит. Должно быть, что-то не так. Не свихнулось ли что-нибудь в его голове после стольких лет затворничества? Возможно, всего чуточку, но достаточно, чтобы он вел себя странно. Не потерял ли он чувство пропорции, чувство перспективы?

Нет, едва ли. Взять, например, эту комнату. За двадцать лет она стала такой же частью его самого, как и одежда, которую он носил. В его сознании четко отпечатана каждая деталь: старый стол на центральной опоре, покрытый зеленым сукном, стоящая на нем лампа из цветного стекла, каминная полка с пыльными безделушками, часы с маятником, показывавшие не только время, но также дни недели и числа месяца, пепельница в форме слона на муаровой подстилке и — что самое главное — эстамп с морским пейзажем.

Господин Чэмберс любил эту картину. «В ней есть глубина», — не раз объяснял он. На картине был изображен старинный парусный корабль на фоне спокойного моря. Далеко, почти у линии горизонта, виднелись смутные очертания большого судна. На стенах висели и другие картины: лесной пейзаж над камином, старинные английские гравюры в углу, где он сидел, литографии мастерской «Курьер и Ив» [2] над радиоприемником. Но эстамп с кораблем находился прямо на линии его взгляда. Господин Чэмберс выбрал для картины именно это место, чтобы ее можно было рассматривать, не поворачивая головы.

Дальнейшие раздумья требовали усилий, поскольку господин Чэмберс начал ощущать усталость. Он разделся, лег в кровать, но еще с час лежал без сна, атакованный смутными страхами, которые не в силах был ни определить, ни понять.

Наконец он задремал. И тут же оказался во власти кошмаров. Сначала господину Чэмберсу приснилось, что после кораблекрушения он оказался на крошечном клочке суши посреди океана и что воды вокруг кишат огромными ядовитыми морскими змеями, которые постепенно пожирают островок.

Потом его охватил страх, вызванный чем-то безмолвным и невидимым, существовавшим лишь в воображении. А когда он попытался убежать, то не смог сдвинуться с места. Его ноги работали неистово, как поршни, но никакого движения вперед не происходило.

Этот сон сменился другим, и на господина Чэмберса навалился ужас — невообразимое черное нечто. Он хотел закричать: открыл рот, напряг голосовые связки, наполнил легкие до предела, натужился, чтобы издать вопль, но… с губ не слетело ни звука.