Укротитель Хаоса на полставки. Жизнь «до» - [33]

— Маша, твою мать!

Снова перекатившись на спину, я уставилась на оседлавшего кошачью спину аспиранта. В темноте, при свете луны, можно было разглядеть лишь силуэты, но и без того понятно: битва была жаркой.

Кот вопил и извивался. Бранов тоже вопил и прижимал кота к земле.

Вскочив на ноги, я бросилась на подмогу, чудом отыскав рогатую ветку и готовясь ей затыкать кошкота до смерти, если придется.

— Мика, ветровку!

Я застыла в недоумении. Чем тут куртка помочь может?

Чтобы развязать тугие узлы на поясе, мне нужна была как минимум еще одна пара свободных рук. Недолго думая, я зажала палку между коленками. Как-никак, а терять единственное оружие мне совсем не хотелось.

Совладав с туго связанными рукавами ветровки, я ринулась к аспиранту. Кошкот уже потерял значительную часть крови и сил, поэтому сопротивлялся вяло. Все больше шипел змеей. Пара рывков и передние лапы крепко-накрепко связаны у него за мохнатой спиной моей курточкой.

Тяжело дыша, Бранов поднялся на ноги.

— Ян Викторович, вы ранены!

На плече мужчины и впрямь темнели свежей кровью рваные борозды.

— Да пустяк, — он по привычке провел пятерней по волосам и выдохнул, морщась от боли.

Явно храбрится. Боль, наверное, адская.

— Перевязать нужно как можно скорее.

Не дожидаясь ни указаний, ни протестов, я подняла многострадальный мобильник, отыскала в голубоватом свете вспышки ножичек и принялась острием ковырять шов на покалеченном когтями аспирантском плече.

Пару минут спустя, ткань поддалась. Ловко разорвав рукав на несколько длинных широких полос, я принялась перевязывать раны. Благо, что они и впрямь были неглубокими. Кошачья лапа скользом прошла.

Бранов, надо отдать ему должное, стоически сражался с желанием взвыть каждый раз, когда я связывала чересчур крепкий узел. Я ойкала и начинала сыпать извинениями, но аспирант только жмурился, задерживал дыхание на долю секунды и с шумом выдыхал, повторяя, будто самого себя убеждая: «Ничего страшного. Ничего…»

Наконец раны были перевязаны. Аспирант повел плечом, недовольно морщась.

— Долго заживать будет. Кошачье… оно всегда так.

— Ничего, — в сотый раз повторил он. — До свадьбы заживет. Спасибо!

Блондинистая бестия невзначай напомнила о себе. Если бы Бранов видел меня на парковке в тот вечер, то я была бы уверенна, что он сказал это нарочно, чтобы обозначить свою позицию и чтобы я не питала несбыточных надежд.

Я расстроенно отвернулась, уставившись на зверюгу.

— Что с ним-то делать будем?

Кошкот больше не рычал и не дергался. Только изредка и жалобно мяукал, будто звал на помощь, но на удачу уже совершенно не рассчитывал.

— Не знаю, — поднялся на ноги Бранов. — Оставлять так нельзя.

Аспирант сделал пару шагов к шерстяному комку. Склонился над ним. Я кивнула.

— Если оставим, его могут найти другие, и тогда нам точно крышка. Придется…

Жалобный плач, тот, что мы услышали и ошибочно приняли за зов Оксаны, прервал меня на полуслове.

— Прошу, пощадите! Не губите!

И снова плач, так похожий на человеческий. И если шерстяное тельце в ту секунду внезапно обрело дар речи, то я же его в одночасье лишилась.

— Ты не говорила, что кошкоты умеют говорить, — попенял Бранов, сделав шаг назад. Кот тут же прекратил молить о пощаде и просто горестно хныкал.

Я развела руками.

— Я и… Ян Викторович, я и сама не знала!

Дело в одночасье приняло совершенно иной оборот. Если кошкот обладает вполне связной речью, значит и разум у него вполне себе…

— Да что за дела?! Такого быть не может, я такого не писала!

Возмущение, разочарование и страх росли во мне с космической скоростью. Это ж надо! Оказывается, я о своем творении не все знаю. Получается, я и о себе тоже ничего не знаю что ли?

И если до этой секунды я чувствовала себя, словно в сказке, путешественницей в другой мир, не знающей ровным счетом ничего, то вдруг тонны информации вломились в мой мозг. Правда систематизировать ее, чтобы она стала полезной, никак не удавалось. Ее слишком много… Хотя, может, так и должно быть? Быть может, чакра какая открылась, и мне просто нужно время для осознания?

— Что же с ним делать? — задумчиво протянул Бранов.

— Это… — я поперхнулась. — Это не он.

Аспирант уставился на меня с недоумением.

— Это не он, — повторила уже твердо, указав на излохмаченный тканевый передничек на кошачьей груди. — Она. И это еще совсем котенок. Маленький кошкот, — решила уточнить для пущей важности. — Ребенок.

Теперь я это знала. Невесть откуда, но знала.

Бранов не то застонал, не то протестующе замычал, уперев руки в боки. Помолчали. Затем аспирант щелчком сложил нож, убрал его в карман и безбоязненно приблизился к вновь захныкавшему в страхе котенку. Присел на корточки.

— Что же нам теперь делать? — вновь повторил он, напряженно хмурясь. — Я не думал, что эти существа разумные…

— Это очень плохо? — робко поинтересовалась я, все еще силясь усвоить и переварить происходящее.

Бранов помолчал, оглядывая копошащегося на сырой земле котенка.

— Не то чтобы плохо. Просто я информацию считать с него, вернее, — оправился аспирант, — с неё хотел. Но с разумными у меня такая штука никогда не выходит.

— Считать информацию? — в страхе прижала я ладонь ко лбу. — Вы мысли что ли читать можете?