Украсть богача - [37]

Кто-то из сидевших за стойкой возразил ему – дескать, вы часть той же системы, и прочий высоколобый бред, – Оберой ввязался в спор, а мы улизнули.

Мы направились к выходу, Руди заплетающимся языком начал отдавать мне приказы, и Прия отвела меня в сторонку.

– Вы нормально доберетесь? – спросила она. В глазах ее светилась забота. Неподдельная забота. Я даже растерялся. Она говорила, я кивал.

– Кофе? Завтра? – предложила она. – Хочу обсудить с вами кое-какие идеи.

– Э-э, да, – смущенно выдавил я. – Спасибо. Завтра. Увидимся, – добавил я, и она рассмеялась.

Я поднял Руди с диванчика, и мы, пошатываясь, вышли из бара.

Через несколько дней мы с Прией впервые выбрались вместе выпить кофе – в буфет телестудии.

– Мило, – произнесла она, едва мы уселись.

– Но мы же еще ни о чем не говорили, – заметил я. «Дурак, дурак, дурак», – прозвенело у меня в голове.

– Нет, я о том, как приятно общаться и не чувствовать себя добычей.

– Добычей?

– Ну, как тогда. В баре.

– А, – ответил я. – Я собирался вмешаться. И вмешался бы. Извините.

– Понимаю, – сказала она, улыбнулась и придвинула стул ближе ко мне, точно мы соучастники.

Я невольно отметил, что от волос ее исходит слабый аромат роз и что лиловые сережки блестят на свету, когда она смеется и опирается подбородком на руку, – и хоть я описываю внешность, на самом деле меня очаровал ее ум, целеустремленность, энергичность и то, с каким вниманием она ловила каждое мое слово – так, будто важнее меня никого нет.

«О боже, Рамеш», – подумал я.

– Я почти ничего о вас не знаю. Расскажите о себе, – попросила Прия.

– Родился в старом Дели, переехал в Нью-Дели, учился в школе для бедных, потом стал менеджером сообразительного не по годам юного дарования, дальше вы знаете, – ответил я. – А вы?

– Родилась в Ахмедабаде, окончила Бангалорский университет, теперь работаю продюсером на телевидении, – она рассмеялась. – Ваша история поинтереснее будет.

Она пожаловалась, что родители хотят выдать ее замуж. «Дорогая, в наше время в двадцать пять лет все девушки уже замужем. Давай мы познакомим тебя с сыном полковника Кхуррана?» – передразнила она.

– Они постоянно подыскивают мне жениха среди политиков или финансистов, – сказала она и добавила тише: – И все они чем-то похожи на Руди.

Я рассмеялся.

Мы болтали, она играла лиловой сережкой.

До чего же приятно было просто сидеть и слушать ее английский с легким гуджаратским акцентом. Но потом прибежал очередной прихвостень Обероя и выкрикнул приказания: купить цветы племяннику какого-то жирного политикана, разобраться с платежами по кредитной карте и с чем-то еще. Прия взяла свой бумажный стаканчик и сказала:

– Спасибо за кофе, Рамеш.

Я еще вышибу дух из этого боздайка Обероя, и это станет одним из лучших моментов в моей жизни. Но об этом потом.

Пока же мне предстояло за год заработать пятнадцать миллионов ганди.

И у меня завязались отношения с красивой девушкой (хоть я еще и не знал, что из этого выйдет, и выйдет ли вообще).

Я был счастлив.

Восемь

Может, в самом начале Руди тоже все нравилось. Может, была неделя, день или хотя бы час, когда он был по-настоящему счастлив: богатый, знаменитый, юный – всего восемнадцать лет, и уже весь мир у его ног.

Что бы ни творилось у него в душе, на съемках он держался молодцом. Очаровывал участников. Все на своем месте – каждая реплика, каждый волосок в прическе.

Но постепенно он сдал, и сдал серьезно, так что мне пришлось прикрывать ему задницу.

Он стал забывать текст во время съемок. Порой на миг уставится в камеру стеклянными глазами, и я по выражению его лица на мониторе понимаю, что он не соображает ни где находится, ни что делает; в такие минуты меня невольно переполняла странная, стыдная радость.

Как-то раз к нам приехала женщина из Амритсара, которая в детстве обварила руку кипятком – в общем, обычное дело, в Пенджабе без этого не растут, но Руди глазел на ее руку секунд десять.

Вопрос ей достался следующий: «Четвертое по величине озеро в Махараштре» – Оберой обожал такие вопросы, мол, не знаешь – вали домой.

Ответить женщина не сумела, стояла и смотрела, как щелкает счетчик, и вот наконец в студии вспыхнули красные огни.

– Не повезло, не повезло, – должен был сказать Руди, потом зачитать правильный ответ, спросить женщину о ее семье и проводить обратно в безвестность.

Он молчал.

Просто таращился на ее морщинистый ожог. Секунды летели, а он – ни словечка.

– Кумар, пусть он что-нибудь скажет! – заорал Оберой.

– Руди, – прошипел я в наушник, – Руди, спроси, как она распорядится деньгами. Про мужа спроси. Руди! – Я впился взглядом в монитор, рядом со мной стоял разъяренный Оберой.

– И муж вас любит даже с такой рукой? – как робот, произнес Руди. У женщины задрожали губы. На глаза ей навернулись слезы – догадываюсь почему: она изо всех сил старалась преодолеть страх публичного выступления, убеждала себя, что больше никогда не расплачется.

– Д-да, – сказала она, – но иногда… – И она рукавом вытерла глаза.

Руди загнанно оглянулся.

Зрители забеспокоились. Их мальчик совсем развинтился. Нам нужно было действовать молниеносно. Если зрители зашикают – конец его карьере, желтая пресса ему никогда этого не забудет. Я мигом сообразил, что к чему, Руди же стоял с открытым ртом, онемев от растерянности.