Ухищрения и вожделения - [48]

Мэг ответила:

— Я и сама пыталась убедить себя в этом. Какое-то время я была… Ну, этот мальчик стал для меня просто наваждением каким-то. Я слонялась возле школы, поджидая, когда он появится. Иногда я чувствовала, что мне просто необходимо до него дотронуться. Ощущение было такое, будто в него переселилась какая-то частичка Мартина. Но мальчик от всего этого только чувствовал себя не в своей тарелке. Да иначе и быть не могло. Он не хотел со мной видеться, избегал разговоров. Его родители тоже. На самом-то деле он был вовсе не такой уж и славный. Грубый, не очень умный. Кажется, Мартин его недолюбливал, хотя никогда мне об этом не говорил. И прыщавый к тому же… О Господи, ну это-то уж не его вина, не знаю, зачем я об этом…

Мэг сама удивилась тогда, как это вдруг она заговорила о нем. Впервые за три года. И о том, что он стал для нее наваждением, навязчивой идеей. Она никогда не упоминала об этом ни одной живой душе.

А Элис тогда сказала:

— Конечно, жаль, что ваш муж не попытался спастись сам, оставив его тонуть. Но, я полагаю, в тот момент он не стал взвешивать, что ценнее — жизнь хорошего учителя, приносящего пользу, или прыщавого тупицы.

— Оставить его тонуть? Сознательно? Но, Элис, вы же сами этого никогда не сделали бы!

— Скорее всего нет. Я вполне способна совершать иррациональные поступки. Даже глупости. И я скорее всего вытащила бы этого мальчишку, если бы могла не подвергать собственную жизнь слишком большой опасности.

— Да конечно же, вы бы его вытащили. Это же инстинкт, заложенный в человека, — спасать других. Особенно если это ребенок.

— Инстинкт, заложенный в человека, — инстинкт самосохранения. Здоровый человеческий инстинкт — спасать самого себя. Именно поэтому, когда люди спасают не себя, а других, мы называем их героями и награждаем медалями. Потому что знаем: они поступили так вопреки своей природе. Не понимаю, как вы можете сохранять столь благостный взгляд на наш мир.

— Благостный? Может быть. Наверное, вы правы. Кроме тех двух лет — сразу после гибели Мартина, — мне всегда удавалось сохранить веру в то, что в самом сердце нашего мира — любовь.

— В самом сердце нашего мира — жестокость. Мы — хищники, поедающие друг друга. Все живущие на этой земле, без исключения. Вы знаете, например, что осы откладывают яички в божьих коровок, выбирая в их броне место поуязвимей? А потом личинка вырастает, питаясь живой плотью божьей коровки, и выедает себе путь наружу, оплетая и связывая ей лапки? Тот, кто это придумал, обладает весьма странным чувством юмора, не правда ли? И пожалуйста, не цитируйте мне Теннисона!^[30]

— Может быть, она не испытывает боли? Божья коровка?

— Что ж, это спасительная мысль. Но я не решилась бы держать пари, что это на самом деле так. У вас, наверное, было очень счастливое детство.

— О да, очень! Мне очень повезло. Мне, конечно, хотелось бы иметь сестер и братьев, но я не помню ни дня, чтобы я чувствовала себя одинокой. Денег у нас было не очень-то много, зато любви — вдосталь.

— Любовь. Это что, так уж важно? Вы были учительницей, вы должны знать. Это на самом деле важно?

— Жизненно важно. Если в первые десять лет ребенок окружен любовью, вряд ли что другое может иметь значение. Если нет — ничто уже не имеет значения.

На мгновение воцарилась тишина. Потом Элис сказала:

— Мой отец умер — погиб от несчастного случая, когда мне было пятнадцать лет.

— Какой ужас! Что за несчастный случай? Вы при этом были? Вы видели, как это произошло?

— Он перерезал себе артерию садовым ножом. Истек кровью. Нет, мы этого не видели, но оказались на месте вскоре после того, как это произошло. Слишком поздно, разумеется.

— И Алекс тоже? А он ведь был еще моложе, чем вы. Как ужасно для вас обоих.

— Разумеется, это очень сильно сказалось на всей нашей жизни. Особенно на моей. Почему бы вам не отведать печенья? Это новый рецепт, но я не уверена, что очень удачный. Слишком сладкое, и я, кажется, переложила пряностей. Обязательно скажите мне, как оно вам показалось.

Возвращенная в сегодняшний вечер холодом, идущим от каменных плит пола, Мэг механическим движением расположила по одной линии ручки поставленных на поднос чайных чашек и вдруг поняла, почему ей пришло на память то чаепитие в «Обители мученицы»: печенье, которое она утром собиралась положить на поднос к завтраку, было свежей выпечки, но приготовлено по тому самому рецепту Элис. Однако она не станет вынимать его из коробки до завтрашнего утра. А сейчас ей больше нечего было делать — только наполнить горячей водой грелку. В старом пасторском доме не было центрального отопления, но Мэг редко включала электрокамин в своей спальне: она знала, как волнуются мистер и миссис Копли, получая счета за электричество и газ. Наконец, прижимая к груди грелку и ощущая, как по телу разливается приятное тепло, Мэг проверила, заперты ли двери парадного и черного хода, и отправилась наверх по деревянным, без коврового покрытия ступеням к себе — спать. На верхней площадке она увидела миссис Копли в халате и тапочках, на цыпочках спешившую в ванную. Хотя на первом этаже был еще один туалет, ванная в доме была только одна. Этот недостаток порождал смущенные вопросы и переговоры шепотом, если кому-то необходимо было неожиданно принять ванну — в нарушение тщательно разработанного договора об очередности. Мэг подождала, пока не послышится звук закрываемой в главную спальню двери, и только тогда сама отправилась в ванную.