Ухищрения и вожделения - [46]

Их единственная дочь жила в своем поместье в Уилтшире и очень редко навещала стариков, хотя по телефону звонила часто и в основном в самое неподходящее время. Это она беседовала с Мэг по поводу работы в старом пасторском доме, когда та пришла по объявлению, и теперь Мэг с трудом могла найти хоть что-то общее между этой самоуверенной и несколько агрессивной женщиной в деловом костюме из твида и двумя мягкими, добрыми стариками, которых успела узнать и полюбить. Кроме того, она знала, что они побаиваются дочери, хотя никто из них ни за что не признался бы в этом ни ей, ни, по всей вероятности, самим себе. Дочь, несомненно, сказала бы, что командует ими для их же собственной пользы. Вторым величайшим беспокойством в жизни стариков было опасение, что им придется уступить телефонным настояниям дочери, повторяемым явно лишь из чувства долга, и отправиться жить к ней в поместье до тех пор, пока не будет пойман Свистун.

В отличие от их дочери Мэг прекрасно понимала, почему старики после ухода мистера Копли на пенсию потратили все свои сбережения на покупку старого пасторского дома и на склоне лет решились обременить себя выплатой процентов по закладной. Мистер Копли в юности был викарием в Ларксокене, когда там еще цела была старая викторианская церковь. В этой уродливой, обшитой панелями из полированной сосны и выложенной узорной керамической плиткой коробке со слащаво-сентиментальными витражами он венчался со своей невестой, и здесь, в пасторском доме, в квартирке над квартирой приходского священника, молодожены устроили свой первый домашний очаг. В тридцатых годах, к тайному облегчению членов Церковной комиссии,^[29] храм был частично разрушен ураганом. Они давно ломали себе голову над тем, как же поступить с сооружением, не имевшим абсолютно никакой архитектурной ценности и в большие праздники посещавшимся в лучшем случае пятью-шестью прихожанами. В конце концов церковь снесли, а укрывавшийся за ней пасторский дом, гораздо более прочный, продали. Розмари Данкен-Смит совершенно недвусмысленно изложила Мэг свои взгляды, когда везла ее на машине на Нориджский вокзал после их беседы:

— Да просто смешно, что они вообще решили жить там. Им надо было подыскать себе современную, хорошо оборудованную квартирку с двумя спальнями. В Норидже или в удобно расположенной деревне, чтобы почта рядом и магазины. И церковь, разумеется. Но отец бывает удивительно упрям, если полагает, что твердо знает, чего хочет. А мама — она как воск у него в руках. Надеюсь, вы не отнесетесь к этому месту работы как к временному пристанищу?

— Временному — да. Но не кратковременному, — ответила Мэг. — Я не могу обещать вам, что останусь там постоянно, но мне нужно время и покой, чтобы не торопясь решить, что делать со своим будущим. Кроме того, я могу ведь и не устроить ваших родителей.

— Время и покой… Мы все были бы рады обрести и то и другое. Ну что ж, я полагаю, это все же лучше, чем ничего. Но я была бы вам очень признательна, если бы вы за два месяца вперед сообщили мне, если решите уйти. И на вашем месте я не стала бы беспокоиться о том, устроите вы их или не устроите. Дом такой неблагоустроенный на этом голом мысу, где и взглянуть-то не на что, кроме развалин аббатства и атомной станции, — им придется мириться с тем, что есть.

Но прошло почти полтора года с этой беседы, а Мэг все еще была здесь.

Однако не в старом пасторском доме, а в прекрасно спланированной и оборудованной, но такой уютной кухне в «Обители мученицы» обрела она исцеление. В самом начале их дружбы, когда Элис должна была уехать на неделю в Лондон, она оставила Мэг запасной ключ от дома, чтобы та могла забирать и пересылать ей почту. Элис вернулась, и Мэг принесла ей ключ. Но Элис сказала:

— Оставьте его у себя, он ведь может вам снова понадобиться.

Мэг никогда больше не пришлось им воспользоваться. Летом дом почти никогда не запирался, а когда запирался, она всегда звонила у двери. Но то, что ключ остался у нее, самый его вид, его тяжесть на связке ее собственных ключей — все это стало для Мэг символом надежности этой дружбы, символом дружеского доверия. У нее так давно не было подруги. Она даже забыла и иногда говорила себе, что никогда и не знала чувства теплой близости, нетребовательного, ненавязчивого и лишенного всякого оттенка сексуальности общения с женщиной. До того как четыре года назад трагически погиб ее муж, Мэг и Мартин практически не нуждались в общении с друзьями. Лишь изредка встречались они с наиболее близкими знакомыми и снова и снова убеждались, что им никто больше не нужен. Детей у них не было, они были совершенно поглощены друг другом и, не сознавая того, всячески сторонились тесного общения с кем бы то ни было еще. Время от времени они обедали с кем-нибудь из знакомых ради соблюдения принятых в обществе правил. В таких случаях им не терпелось поскорее снова оказаться наедине в теплоте и уюте своего маленького дома. А после гибели Мартина Мэг казалось, что она, словно бесчувственный автомат, пробирается в темноте сквозь глубокое и узкое ущелье своего горя, и всю ее энергию, все ее физические силы нужно было заново собирать для того, чтобы как-то прожить хотя бы сегодняшний день. Она могла думать, мучиться, работать только в данный, конкретный день. Самая мысль о том, что впереди потянутся новые дни, недели, месяцы, годы, была бы равносильна решению броситься вниз головой в пучину неизбывного горя. Два года она была на грани безумия. Даже ее религиозность, ее вера в Бога не помогали. Не то чтобы Мэг утратила веру, но ей казалось, что к ее горю это не относится, что утешение, даваемое верой, — это всего лишь огонек свечи, колеблющийся во мраке и бессильный его рассеять. Но когда эти два года миновали и ущелье чуть-чуть, почти незаметно раздвинулось и впервые расступились мрачные скалы, открыв вид, над которым еще могло когда-нибудь засиять солнце нормальной жизни, а может быть, и счастья, Мэг, сама того не желая, оказалась в самой гуще расовых конфликтов в своей школе. Старые учителя почти все либо уехали, либо ушли на пенсию, а новая директриса, специально назначенная, чтобы внедрять новомодную идеологию, взялась за дело с необычайным рвением. Словно крестоносец в походе, она рвалась в бой, выискивая и уничтожая всяческую ересь. Мэг только теперь поняла, что с самого начала обречена была стать первой жертвой.