Удивительный год - [48]

Вытащил Лермонтова.

Ночевала тучка золотая

На груди утёса-великана,

Утром в путь она умчалась рано,

По лазури весело играя;

Но остался влажный след в морщине

Старого утёса

На него нахлынула прежняя страсть. Он завидовал этим книжным полочкам на длинных шнурах. Хватал книгу, пробегал страницу, перекидывался от начала к концу. Он забыл сесть и, не присаживаясь, простоял, не помня времени, у книжной полки. Счастливый день! Послышались шаги. Вошла мать.

Необъяснимо Прошка чувствовал силу и властность в этой маленькой седой женщине. Они сели. Она заговорила без вступлений, неторопливо, негромко о том, что его жизнь началась испытанием, несправедливостью, но не надо всё время думать об этом, не надо всё время жалеть себя, жалость к себе расслабляет человека, а надо жить мужественно и надо ясно знать основную задачу своей жизни.

Она говорила спокойными словами, как о самых обыкновенных вещах, а Прошка в изумлении думал: «И она, значит, тоже. Но ведь она старая, она музыкантша! Но у неё был сын Александр. У неё сын Владимир Ильин. И Анна Ильинична. И Дмитрий Ильич Вот какая она мать».

У Прошки в ушах звучала вчерашняя музыка. Он не смел попросить мать сыграть ещё. Чёрное пианино с барельефом Моцарта было закрыто. Но Прошке всё время слышалась музыка, под которую он шёл вчера от калитки с Анной Ильиничной через тёмный сад на свет лампы.

Счастливый день! Прошку любили. Заботились о нём. Давали советы, собирая в тюрьму и сибирскую ссылку.

А солнце двигалось к полудню. Постояло в зените, заливая зноем маленький садик подольской дачи, рисуя яркие квадраты на жёлтых полах, и стало клониться к западу. Счастливый день шёл к концу.

На первое время Прошка вёз с собой пять книг, подаренных Анной Ильиничной. На первое время, а там будет видно. Анна Ильинична говорила, прогуливаясь с ним по дорожке их подольского садика:

— Ты должен учиться. Смотри, чтоб из ссылки вернуться образованным и культурным рабочим, смотри у меня.

Она составила ему программу, что читать. Велела выучить иностранный язык.

— Не сможешь? Новости! Все могут, а он нет. Приедешь на место, оглядишься, тогда напиши. Рассказать тебе, каких я знаю рабочих?

Она не называла фамилий, но её знакомые рабочие много были повыше Прошки по культурному и политическому уровню.

— Не догнать мне их.

— Захочешь — догонишь.

Выползло из-за облака солнце, побежало лучом по полям. Что-то ровное, плоское, как огромное блюдце, блеснуло, засияло голубым и серебряным. Озеро. А вон деревня. Въехали в деревню. Остановились у трактира.

— Отдохнём, однако, часок.

Пока лошади задавали корму, Прошка пошёл по деревне размять ноги. Большая деревня, сибирская, с крепкими избами, высокими заборами. «И меня в такую же завезут на три года. А если там ни школы, ни учителя, ни одного политического, ни единой книги?» Ему стало жутко. Пока сидел в Бутырской тюрьме, ожидая этапа, потом в Красноярской пересыльной тюрьме, Прошка узнал политических. С ними было ему интересно. Потом их разлучили. По неизвестным причинам разослали в разные сёла. Опять он один.

«Не хнычь. Не жалей себя. Нельзя жалеть себя. Жалей других».

Тянется дорога. Мотает головой лошадёнка. Снова гора, да высокая, крутая. Прошка в жизни не видывал таких крутых гор.

— Что за гора?

— Думная.

— Отчего её так назвали?

Возница промолчал, и они пешком пошли в гору, держась за края телеги. Осилили перевал — влезли на телегу, возница щёлкнул кнутом.

— Задумаешься, как взбираться на неё, оттого и Думная. Но-о, ты!..

После Думной горы вдалеке на горизонте поднялись слева могучие великаны хребты. Вот они, Саяны, в сверкающих ледовых шапках, с ползущими вниз по расселинам синими тенями и резкой белизною снегов. Вот она, Сибирь. Её великанские горы, неприступная тайга, рыжие осенние степи. Узкая речонка в низких течёт берегах. Вдруг Что это? На развилке дорог верстовой столб. На столбе надпись крупно намалёвана чёрным:

«Село Шушенское, 12 вёрст».

У Прошки ёкнуло сердце. Куда им ехать? Мимо по тракту? Или просёлочной дорогой на Шушенское? Он зажмурился, у него бухало в ушах и в груди, словно в колокол били.

— Но-о, сытая! — понукал возница.

«Сворачиваем», — почувствовал Прошка. Приоткрыл глаз. Свернули. «Едем в Шушенское».

За Прошкину жизнь случилось с ним два чуда. Первое: в Подольске нечаянно набрёл на Ульяновых. Второе сейчас: в двенадцати верстах село Шушенское.

Анна Ильинична сказала: «Брат живёт в Шушенском. Может, не так далеко тебя ушлют, может, удастся встретиться».

— В Шушенское нам зачем? — стараясь не выдать душевный переполох, притворно безразлично спросил Прошка возницу.

— Поздно из городу выбрались. Заночевать, однако, придётся, — буркнул возница.

«Вот человек, молчун. Может, горе у него, оттого и молчун. Может, жена у него больная, оттого и буркает. Или сибиряки все такие? Природа у них суровая, и они суровые. Зато надеяться можно, не выдадут. На суровых иной раз вернее надежда, а ласковый иной раз затем и ласков, что двух маток сосёт».

Прошка бросил наблюдать за окрестностями, глядел и не видел, голова его была занята мыслями о том, как бы перехитрить возницу и улизнуть к Владимиру Ильичу, когда они остановятся в Шушенском на ночёвку. Может, возница не будет против. А если не пустит? «Не велю, и всё». Имеет он право не велеть? Ничего Прошка не знал. Тёмный, политически необразованный Прошка. Немало перечитано книг, а ничего не смыслит в практических делах, хоть и рабочий класс, а не смыслит.