Удивительные приключения Маулины Шмитт. В ожидании чуда - [24]

— Только чтоб Сырный Генерал и Ричи тоже поехали! — говорит Пауль.

Людмила задумывается. Считает в уме и на пальцах — и снова невает.

— Людмила! — говорю я. — Ну пожалуйста! Мы заплатим за бензин и за ночёвку. Всего на одну ночь.

— Пожалуйста! — вторит Пауль.

— Я ума ещё не лишилась! — говорит Людмила и стучит пальцем по лбу. — Нас же пятеро человек, а ещё собака, две черепахи, и, я так понимаю… — она показывает на чёрно-белую тигролошадь, — зебра тоже едет?

Она делает паузу, а мы с Паулем переглядываемся и смеёмся.

— Я спрошу у него, — говорит Людмила. — Когда у тебя день рожденья, Пауль?

Глава 41 Семьдесят процентов

Я готовлю чай, а мама разговаривает с Робертой, своей подругой из «Лакрицетературы».

Он обсуждают, как Роберте управляться в магазине одной; справится ли она? Ведь мама больше работать не может. Кто мог бы помочь?

— Есть у меня на примете один человек. Он, наверно, сможет работать по субботам. Ко всякой грязной работе тоже способен.

Мама и Роберта смеются. Они думают, я так шучу.

— По крайней мере, теперь я смогу наконец переименовать нашу лавочку, — говорит Роберта, глаза у неё блестят. — И она будет называться «Литеракрица».

Мама смеётся:

— Что-то вкус тебя подводит! «Литеракрица» — это же какая-то каракатица. А «Лакрицетература» — что-то таинственное и тёмное, как сама лакрица.

— Ну, я вообще люблю всё светлое и лёгкое, — говорит Роберта.

— А я нет, — говорит мама. — У меня всё должно быть тяжёлым и трудным, поэтому я и завела себе инвалидность.

— Хо-хо-хо, — откликается Роберта смешком Санта-Клауса. Мама кивает:

— Хочешь посмотреть? Мне уже выдали удостоверение…

Она обстоятельно роется в кошельке, выуживает карточку-удостоверение, шлёпает на стол. Роберта рассматривает её.

— Семьдесят процентов! Вполне себе инвалидно!

— С тенденцией к увеличению! — говорит мама.

Я провожаю Роберту до двери. Мама насмешливо кричит ей вдогонку из кухни:

— «Литеракрица»! Ой, не смешите меня!

Мы прощаемся, и я возвращаюсь к маме. Убираю чашки со стола. Мама наблюдает за мной, внезапно притихшая, не говоря ни слова.

— Грустно тебе? — спрашиваю я.

— Да! — говорит она, и тут плотину прорывает. Наводнение.

Мама сидит у стола в своём кресле-коляске и тонет в слезах.

— Мне тоже, — говорю я и сажусь рядом с ней. Беру её руку, ложусь ухом на стол, слёзы стекают вниз, из верхнего глаза в нижний. По-моему, мы слишком много рыдаем. Практически постоянно, а если не мы, так Тот Человек, — в общем, кто-нибудь уж обязательно в слезах. С тех пор как началась эта история с Пластикбургом, я рыдала примерно в три раза больше, чем все годы до того, вместе взятые. Очень хочу, чтобы дальше было не так.

Под столом держу мамину руку в обеих своих.

— Никогда мне больше не работать, — шепчет мама. Встаю и обнимаю её. — Опять прощаться, — говорит она. И всхлипывает. — Я так больше не могу.

Это правда: она ни с кем и ни с чем не может расстаться, у неё вечность уходит, чтобы сказать «до свиданья» продавщице в булочной или выбросить в мусорку ненужную коробку.

Когда мы немножко успокаиваемся, мама показывает на зебру и шепчет:

— По-моему, зебре письмо!

Тигролошадь сидит на сложенной странице газеты; я беру её, разворачиваю. Между объявлениями о похоронах и поздравлениями с днями рождений напечатана как пьяной курицей нацарапанная карта сокровищ. Над ней безобразным почерком Человека накалякано:

Глава 42 Не жмотимся!

Глава 43 В эпицентре разрушений

Мауляндия утром — это шелест, шуршание, шорох и писк, везде движение и жизнь. Червяки в земле, жуки в траве, листья на ветру. На грядке позади дома рою маленькую ямку. Сажаю посреди королевства бешеный огурец — пусть он растёт и кустится, пусть пролезает в любую щель и рушит стены, поднимает побегами крышу. Пусть тебя, Человечишка, поливает дождь и продувает сквозняк — без нас уютная жизнь тебе не светит. Ты заслужил это, заслужил.

Потом устраиваюсь у входа в мою маущеру и готовлюсь ждать. Смотрю на ласточек, оглядываюсь в поисках Шрамма, освобождаю пространство внутри от лишней земли, выглаживаю стены. Заодно и отжимаюсь. Втягиваю в себя разнообразные запахи своего старого гнезда. Пауль должен сказать Мюкенбургу, что я пошла с мамой к врачу и в школе буду ко второму уроку. Да, я поклялась не ступать на мауляндскую землю, пока там обитает фламинго, но в данном случае это ничего, можно, речь ведь идёт не о каких-то личных удовольствиях…

И вдруг калитка с треском распахивается, передо мной посреди утра возникает Тот Человек. Забиваюсь в маущеру, но зря: даже если бы я стояла среди грядок, широко расставив ноги и раскинув руки, он бы ничего не заметил. Тот Человек берёт свой велик, выводит его на улицу, закрывает калитку; я слышу, как он насвистывает, а потом — скрип педалей, он медленно удаляется. Встаю и бегу к дому — и тут калитка открывается во второй раз.

Кидаюсь в кусты живой изгороди, еле успеваю спрятаться. Штаны и вообще всё — в грязи, лицо и шея поцарапаны, в изгороди дырка. ЛдК босиком бредёт по газону, будто это её сад. В крыльях зажата дымящая кружка, время от времени она окунает в неё свой клюв. Потом ставит кружку возле двери в дом, отпирает велозамок и исчезает вслед за