Удав и гадюка - [34]

— Ну, кхм… Я родился в деревеньке около Тазутта… Это Глеоф, знаете же?

— Конечно же знаем, — покровительственно улыбнулся Горрон, впрочем, глаза герцога насмешливо блеснули. Он уже понял, что перед ним сидит вампир пусть и не глупый, но в общении зажатый, неумелый и излишне добродушный.

— Кхм… Родители мои погибли, когда я был семи лет от роду. Потом я оказался в Тазутте.

— Не гонитесь за гарпиями, Генри. Или перестаньте убегать от них же… — Горрон повеселел от взволнованного вида вампира. — Что случилось с Вашими родителями?

— Извините. Их, наверное, убили.

— Наверное?

— Я больше никогда не возвращался в родной дом из страха, поэтому точно не знаю. Мой отец работал при тюрьме и, когда он запнулся с кувшином выпущенной из трупа крови на лестнице, у односельчан возникли вопросы. Много вопросов…

— Родители заставили вас бежать?

— Да. Когда стали ломать дверь, мама велела лезть в крохотное оконце, выходящее в огород. Дала все сбережения в плотном кожаном кошеле с голубыми шнурами, — Генри помнил тот день чересчур хорошо. — И сказала найти в Тазутте дядьку-палача Горвара, живущего в крайнем скошенном доме с красной черепицей на площади.

— И вы нашли? — рассказ новообращенного Старейшины ничуть не растрогал герцога Донталя. Месть и злоба селян, обнаруживших в соседях вампира, были на Севере обычным делом.

— Увы, я чем-то разгневал Ямеса, и меня преследовал злой рок. Дядьку, как оказалось, сморила кровянка. Я остался один, и хотя нашел себе занятие, подбрасывая на площади шары за монеты, так и не смог договориться насчет крови. Я был близок к голодному озверению… Это отвратительно! — на лицо Генри легла тень. — Уже теряя рассудок, я пошел к храму Ямеса и упал в ноги жреца, моля о прощении. Он осенил меня жестом единого отца.

Герцогиня Амелотта насмешливо вздернула тонкие брови, по ее лицу с вороньим носом расползлась ядовитая ухмылка, но, завидев молчаливую и внимательно слушающую Мариэльд, женщина смолчала. И не стала издеваться, хотя на языке так и вертелись злые и острые слова.

— Тогда жрец за последнюю монетку, что я отдал ему, велел мне идти поспать и верить в великодушие бога нашего. А поутру… Поутру сам Ямес послал удачу в виде благодетельного старика, который приютил меня у себя… Он же отвез меня в Академию Целительства во Влесбурге. И оплатил обучение с проживанием, — голос Генри радостно дрогнул, а его наивные и округлые глаза, как у теленка, чуть прослезились. — После этого я убедился в существование Ямеса, его доброте, и решил отдать себя целиком лекарскому искусству.

Все вокруг переглянулись, у всех в глазах сверкала ирония. Среди демонов было мало верующих в северную религию. Старейшины остались безмолвны — ничего хорошего они этому уже уронившему достоинство в их глазах вампиру сказать не могли, а Генри поерзал от смущения в кресле и продолжил тихим голосом. Он решил, что получил молчаливое одобрение.

— Я приобрел замечательное образование в Академии и оказался на хорошем счету. И даже, прошу извинить меня за хвастовство, — Генри густо покраснел и воздел глаза к небу. — Я смог вылечить Пятнистую Проказу, разработав соответствующую методику. Из-под моего пера вышли несколько общих книг по целительству, которые оказались очень полезными начинающим практикантам в Академии.

— Это все хорошо. Но когда вы встретили Ярвена, вашего приемного отца?

— Ну, буквально с год назад, после того, как излечил одного работника господина Хиамского, — подытожил Генри.

— Хороший парень оказался, — настойчиво закивал Ярвен.

— Вы всего лишь год знакомы? — улыбнулся неверяще Горрон де Донталь.

— Да, но мальчик стал мне ближе всех.

— Невероятно.

— Также невероятно, как и то, что Филипп за полгода якобы привязался к моему Юлиану, — Мариэльд впервые за весь разговор вмешалась и вздернула бровь.

Амелотта язвительно фыркнула, поддакнув подруге.

— Там другое, Сир’Ес Мариэльд. У Филиппа некогда был родной сын, Теодд, которого ему так остро напомнил Уильям.

— Безумец… — растянула тощие губы в мерзкой ухмылке Амелотта. — Так опозорить свой род, который славился взвешенными решениями и умением держать все под контролем.

— Филипп ответил зову сердца.

— Я тебя умоляю, Горрон, — Амелотта расхохоталась и небрежно махнула рукой. — Белый Ворон растерял всякое самообладание и ум, он помешался в край. Лётэ рассказывал, что он три раза просил выписать разрешение, чтобы найти того мага с Юга. А я ведь говорила! Я говорила о ростках безумия в его недостойной душе, еще в… В каком же… Да, в 1750 году! Ты помнишь, Горрон?

— Он тогда вернулся хоронить семью, Амелотта.

— Семья — это Совет, Горрон! И никак иначе! А все прочие, смертные — это пыль под нашими туфлями, это гниль, это прах, для которого мы — боги. И обкатываться в пыли, уподабливаясь смертному скоту — и это, Горрон, называется семьей? Не просто так с Филиппа теперь смеются все Старейшины.

— Амелотта, я бы на твоем месте был осторожнее в высказываниях, — ответил с лукавой улыбкой Горрон. — Все Старейшины с Дальнего Севера поддерживают Филиппа, а злое слово — это обоюдоострое копье.

— Кто «все»? — фыркнула Амелотта и поправила пышные кружева на рукавах. — Его поддерживают лишь приемная дочь, которая стала дырой в кошельке из-за Офурта, Барден да ты. Марко, Синистари и Асканели не желают с ним более общаться. Старикам Винефреду и Сигберту из Стоохса глубоко плевать на Белого Ворона — они не замечают его.