Ударная сила - [7]

Эта мысль пришла мне в день проводов Алексея Фурашова и не дает покоя. И все-таки, все-таки...

С вокзала ехали на такси, Лелька щебетала о каких-то пустяках — о покупках, потом вдруг надулась: «Тебя вечно нет дома, вечно ты в разъездах, а когда дома... тоже вроде есть и нет: пустое место! Почему ты такой?»

А кто мне ответит на мои сомнения?

1

Когда дальняя электричка, со свистом шипя сжатым воздухом, резко сбросив скорость, затормозила, Валерий Гладышев шагнул на платформу перрона. В руке у него чемодан в защитном сатиновом чехле — обновка, приобретенная в училищном ларьке «Военторга», где к выпуску лейтенантов обычно «выкидывалось» самое необходимое для экипировки будущих офицеров. Новеньким на Гладышеве было все: сапоги, тупоносые, хромовые, с гармошчатыми голенищами, шапка, шинель, перехваченная ремнем с портупеей, — и все красноречиво говорило каждому, даже далекому от армейских дел человеку: перед ним свежеиспеченный офицер, выпускник.

Электричка откатила. Гладышев оглядел пустынный перрон и с удивлением обнаружил, что он сошел один, никого больше на всей длинной, высокой платформе, залитой неярким послеполуденным зимним светом, не было. Только на секунду, не больше, пустота перрона вызвала у него замешательство. Ничто не могло расстроить лейтенанта, точнее, техника-лейтенанта Гладышева. В училище он слыл непутевым, бесшабашным, по молодости лет легко переходил от огорчений к веселости, но и учился тоже завидно легко, не напрягаясь.

Деревянные сходни вели на земляной перрон, впереди виднелся небольшой желтый станционный домик. Вокруг станции тоже пустынно — ни людей, ни построек; оголенный лес примыкал вплотную к желтому домику и в пасмурном зимнем дне казался непроницаемой стеной. «Вот тебе и Сосновка!» — Гладышев улыбнулся, припомнив, как его наставляли в управлении кадров: «Приедете на станцию Сосновка. Там ищите деревню Потапово, а где она точно, мы и сами не знаем». Ну что ж, товарищ техник-лейтенант Гладышев, будем искать. Олег Бойков сказал бы: «Молоток, ищи!» Молоток — значит молодец... В Москве остался Олег, дома, — на сутки разрешили.

Еще раз оглянувшись и перехватив поудобнее ручку чемодана, Гладышев спустился на перрон, усыпанный мелкой галькой, — отшлифованные камешки стреляли из-под новеньких, еще не истершихся подошв. Рядок кустарниковой посадки отгораживал полотно дороги, кустарник обшарпан, точно веник-голик, весь прокопчен; позади рядка — вперемежку штабеля шпал, новых, отливающих черной смолью, и старых, растрескавшихся, покрытых рыже-серым слоем грязи и ржавым снежком.

Гладышев не заметил, как наступил на плоскую большую гальку, она выскользнула из-под сапога, точно брошенная из пращи, облетела в кусты. И тотчас оттуда ошалело под ноги Валерию кинулась курица, и лишь у самых начищенных сапог (над ними потрудилась в будке на московском вокзале дородная смуглая женщина) курица всполошно вскинула крыльями, кудахча, ринулась от Гладышева прямо по перрону, сверкнул черный, с оранжевым кольцом круглый глаз. Она была тощая, когда-то, видно, белая, сейчас серая, встрепанная, земляные крошки сыпались с нее. От неожиданности Гладышев остановился. Курица юркнула в кусты, где-то там среди них затихла, и Гладышев, вновь оглядывая штабеля шпал, угрюмый лес, желтый одинокий домик станции и пустой перрон, вспомнил, как их принимали в Главном штабе, вспомнил и притчу генерала, рассмеялся: «А прав, товарищ генерал, тот журналист!»

 

Утром их, выпускников-техников, назначенных на систему «Катунь», принимали в Главном штабе. Дом будто не сложенный, а сплавленный из камня, внушал уважение и чуть ли не страх, и они, недавние курсанты, веселые, беззаботные, охочие до шуток, а теперь техники-лейтенанты, притихли, теснее сгрудились, когда вошли внутрь каменной громады. Было еще и другое: пока их вели по длинным, бесконечным коридорам, то и дело попадались полковники, генералы, все озабоченные, с бумагами, — такого количества начальников им не приходилось видеть за всю трехлетнюю курсантскую жизнь. И они молчали, осторожно шагая по ковровым дорожкам, а там, где дорожки обрывались, лейтенанты ступали на паркет с опаской, невольно спружинивая ноги, чтобы приглушить стук сапог. Даже Олег Бойков, приятель Гладышева, шутник, умеющий держаться независимо, кому, кажется, море по колено, приумолк. Велика сила обстоятельств.

В актовом зале, куда их привели, ряды глубоких, массивных деревянных кресел блестели светло-коричневым лаком, как новенькие, — боязно садиться. Стол под зеленой скатертью стоял на невысокой сцене, и, когда вошло начальство и генерал (потом прошел шепоток — начальник управления кадров) доложил маршалу, что группа офицеров, направляемых в первые ракетные части, собрана, маршал, невысокий, со скобкой коротких седоватых волос, глухо сказал:

«Что это мы тут на сцене? Как в театре... Давайте стол вниз». И стол опустили со сцены.

Маршала да и все остальное начальство Гладышев разглядел подробно — сидел в первом ряду. Маршал сначала даже не произвел впечатления: невысокий, с кустиками сероватых бровей, он ими иногда поводил, и они, нависшие, образовывали косую линию, отчего лицо приобретало выражение угрюмоватой озабоченности. Потирал в задумчивости лысину — вперед-назад. А вот погоны на светлой габардиновой тужурке — это да! Вернее, особенными были даже не сами погоны, а большие, выпуклые, серебром шитые звезды и тем же серебром вышитые стволы пушек, положенные крест-накрест... Маршал артиллерии! Не часто встретишь!