Ударная армия - [59]

— Не повалишься, — сказал Михаил Степанович, доставая из-за черной бумажной портьеры на окне бутылку.

— Родная? — прищурился Андрей Васильевич. — Ну, спасибо, Миша.

— Ты как — полстакана примешь?

— Приму. Можно. Пока твои штабники операцию мне организуют, ящик можно выпить.

— Седьмая ударная кое-что посерьезнее делывала, товарищ полковник.

— Ну, ну, я ведь без злого умысла, Миша… Командарм понравился мне.

Звякнули стаканы… А когда хозяин и гость поставили их — оказалось, что оба не выпили до дна.

— Служба, — сказал гость. — После победы наверстаем. И недопитое, и все прочее — полными горстями брать будем. Ты чувствуешь, какая жизнь на Руси зашумит, а?

Кто-то прошагал по коридору, стукнула дверь.

— А поздненько уже, ноль тридцать, — сказал Андрей Васильевич, посмотрев на ручные часы.

— Трофейные?

— Подарок. Хлопец один уважил. Четыре раза за линию фронта перебрасывали.

— Служба у тебя, Андрей… Не приведи господь.

— Кому-то надо…

— Не скромничай уж. Послушай, а что… эта твоя спутница…

— Майор…

— В данном случае мне важно, что она дама…

— Слушай, Степаныч, какое нам дело, если встретились люди, которые до войны… может, любовь была?

— Ты не понял меня, Андрей… Я совершенно…

— Понял, понял.

— Да нет, ты не кипятись. Я же не классный надзиратель, а Сергей Васильевич не гимназист. Я просто удивился, что он, ну… да что говорить — сердце-то у Сергуни дрогнуло, когда он твою даму увидел… Ведь Сергей — чистейший человек, это-то я знаю. Никаких баб. Нашлись, нашлись бы юбки в армии, ежели бы Сергей… Да вот тут историйка, сказать. Понимаешь, у Сергея приятель у нас есть, старшина в ансамбле армейском, Манухин Андрей… Они в сорок третьем, когда Сергея разжаловали, под Ладогой в одном отделении были, Сергей тогда отделением командовал, ну, ты знаешь его историю-то…

— Слыхал, как не слыхать.

— Да. Манухин-то был до войны актером, вообще, мужик не без божьей искры. Да… И понимаешь, тут к нам в армию приехали из Москвы артисты, целая бригада. И дочка Манухина приехала, Инночка… В консерватории учится, поет, славно поет, я слышал на концерте. Ну-с, Манухин, понятно, хочет перед Сергеем дочкой похвастаться, девушка, надо сказать, отменная, красивая девушка… А Сергей… смешно сказать — боится, что ли… Словом, Манухин даже обиделся на своего друга — никак не уговорит командарма, чтобы он в гости зашел… Я вот думаю… Он же очень одинок, командарм… А? Сумасшедшая ответственность — армия, ты понимаешь?

— Надеюсь.

— А старые мы с тобой стали, Миша… Людмилу твою помню, отчаянная была… Так и не женился ты больше…

— Сыновья выросли, а мне за юбками бегать?

— Где твои-то парни?

— Под Будапештом… Анатолий — командир дивизиона, Ленька — вторым огневым взводом командует… Ничего мальчики, слава богу.

Михаил Степанович снял пенсне, вытер платком.

— Скоро мир, — сказал Андрей Васильевич.

Они сидели молча и курили.

36

Черное небо раскололось.

Огненные полосы отшвырнули тьму над окопом второй роты, где-то сзади, совсем рядом, ударил грохот, и багрово засветились крыши хутора за снежным полем…

Припав спиной к стенке окопа, гвардии старший лейтенант Горбатов поднес к глазам левую руку.

Зеленые стрелки часов показывали ровно четыре часа.

Стонущий, рвущий душу рев реактивных снарядов внезапно прекратился, несколько секунд стояла покалывающая уши тишина, потом на краю поля, у хутора, встала серая — в желтых, красных, синих всплесках огня — стена разрывов…

— Спекли фрица! — крикнул Николай Борзов, стоявший на патронном ящике в трех шагах от ротного.

В черном небе шуршали снаряды. Земля под ногами дрогнула…

Горбатов достал из кармана телогрейки мятую пачку трофейных сигарет, закурил. Глаза его стали угадывать линию, где черная передняя стенка окопа отделялась от набиравшего свет неба. Он снова увидел поле и хутор — горели там два дома, шапки дыма над красными крышами то пропадали в огненных взблесках разрывов, то снова их видел Горбатов.

Беззвучно сыпались под сапоги Горбатова струйки земли…

Он глянул на ординарца — Борзов сидел на патронном ящике и курил.

— Скоро ли воевать-то? — крикнул Борзов, завозился, стал перевертывать портянку.

А подтянул кирзовое голенище, чтобы нога осела в сапоге поудобнее, увидел — высокая фигура ротного медленно уходила.

Знал Борзов обычай ротного — всегда перед атакой обходил Венер Кузьмич роту, если немец давал такую возможность, вел себя смирно. Борзов поднялся с ящика, вскинул на правое плечо ремень автомата и торопливой побежкой догнал ротного.

Они шли друг за другом — высокий ротный и низенький ординарец.

Люди стояли, прижавшись к земляной стенке грудью, или сидели, и по каким-то неосознаваемым в эти минуты движениям рук, повороту головы безошибочно узнавали Горбатов и Борзов солдат и сержантов своей роты.

…Венер? Он… И Николаич за ротным шлендает… Значит, полчаса до атаки наберется… До тех кустиков добегу, потом… Холодно… Портянки б сейчас теплые, байковые, нестираные б портяночки…

…из Ленинграда вернулась! Васька это сказал… Из Ленинграда… Ванда… Вот ведь как вышло, а? Почему я не мог спокойно-то на эту полячку глядеть? Учительница… Сунулся б я к полякам-то… Вот ведь как бывает — загнали их, царь еще загнал, лет, поди, сто, как, загнал к нам на Обь… да, лет сто наберется… Ванда тогда на крыльцо школы вышла, сторожиха тетка Антонина ее позвала. А мы с Мишкой стоим. Я пилу еще уронил, пила упала, я нагнулся, поднял. А Ванда смотрит… Пальто у нее серое на плечи наброшено было… Ванда… Она сказала, что тридцать кубометров распилить надо, поколоть. Березовые двухметровки, дрова хорошие… Нет, а что я сказал Ванде? Ничего я тогда не сказал. Мишка сказал, что сделаем, Ванда Сигизмундовна… А если меня убьют? И я Ванду никогда…