Ударная армия - [23]

Они воры, эти фон Штейнбахи. «Организовать» — это слово заменило слово «украсть», да, да, немцы воровали и грабили там, в России, папа не хотел рассказывать о России, он бродил по парку и молчал…

Если б я могла сейчас уснуть! Разве я могу сейчас спать, как мама? Или Маргот? Какая тьма. Над Германией тьма. Мы делали что-то плохое… И тьма. А в Москве, наверное, горят огни… конечно, горят, ведь русские уже в Германии.

А у нас тьма. Старуха тогда плюнула на плакат. Прямо на лицо старого немца в кепке, на рукаве которого была нарисована повязка «фольксштурм». На стене углового дома был плакат, и старуха плюнула. А два мальчика с такими повязками на левых рукавах, один в шинели, второй в серой куртке… Сыновья? Конечно, у того, что был в куртке, такие же, как у старухи, синие глаза… да, да, сыновья… И старуха заплакала, у нее были синие глаза, как у того, младшего, и она заплакала, мальчики обняли ее, и у младшего тряслась голова под тяжелой каской… Потом они побежали, мальчики, по Грюнштрассе, они пробежали мимо меня, и у младшего было мокрое лицо. Они, наверное, опаздывали на сборный пункт фольксштурмовцев, бежали рядом, совсем рядом, плечом к плечу…

Мы все делали что-то очень плохое… Тот старик, у которого Эрих купил вчера две канистры бензина, сказал, что из Восточной Пруссии удирает полмиллиона немцев, он так и сказал — удирает. Полмиллиона… Нас четверо. Мама, Маргот, я. И этот подлец Эрих. Четверо. Мы тоже в этом полумиллионе… Мы все делали что-то очень плохое, немцы…

Далеко впереди засветился узенький лучик, как иглой, проткнул сумрак и через минуту растаял в желтом свете фар.

Эрих покосился на Фели, она была старшей, когда спала фрау фон Оберхоф.

— Да, да, остановите, Эрих.

Уже десятки раз патрули фельджандармов или эсэсманов останавливали машину, небритые, злые, небрежно просматривали паспорта (почтительно улыбаясь, подавал их Эрих — они лежали в багажничке). Откозыряв, патрули ухмылялись. С треском захлопывали дверцы «паккарда».

— Следуйте!

Фрау фон Оберхоф возмущалась:

— Конечно, иваны будут наступать, если даже эсэсманы пьянствуют! Боже, что будет с нами? Фельхен, почему ты сияла вуальку? Эти скоты так смотрят…

Взвизгнули тормоза. Эрих шепотом чертыхнулся.

Человек с фонарем в руке был или пьян, или не из робких — стоял посредине шоссе… В слабом, свете подфарников (Эрих выключил фары) Фели увидела высокую фигуру в офицерской шинели. Опять патрульный офицер начнет придирчиво копаться в паспортах, спрашивать, сколько лет Фели и Маргот, и скажет, что они молодо выглядят для шестнадцати и четырнадцати лет… Это была стандартная шуточка у доброй половины патрулей, что встречались фон Оберхофам от самого Кенигсберга.

Человек медленно подошел к левой передней дверце «паккарда», наклонился к приспущенному стеклу, глянул на Эриха.

— Хайль Гитлер, — сказал обер-лейтенант простуженным голосом.

— Хайль Гитлер, — сказал Эрих.

— Вы в Данциг, господа?

— Пытаемся, — усмехнулся Эрих.

— Почему — пытаетесь? — Обер-лейтенант дрогнул темными бровями. Он был совсем молод, этот высокий офицер с новенькими погонами…

— В наше время, господин обер-лейтенант…

— Пригласите меня в машину, и мы доберемся даже до ворот рая.

Фрау фон Оберхоф шевельнулась:

— Господин обер-лейтенант, вы окажете нам честь…

— Благодарю.

— Эрих, откиньте сиденье. Фельхен, перейди к нам.

— Нет, нет, я старый солдат, удобств мне не требуется, — улыбнулся обер-лейтенант, но Фели уже вышла из машины, мать открыла ей заднюю дверцу. Обер-лейтенант сел рядом с Эрихом, оглянулся, поправил фуражку.

— Слава богу, что фюрер освободил нас от химеры, которая называется совестью. Фроляйн, вы не можете на меня сердиться.

— Я не сержусь, — сказала Фели.

— О, господин обер-лейтенант, вы будете нашим ангелом-хранителем, — сказала фрау фон Оберхоф.

— Обещаю выполнять эти обязанности до последнего дыхания. Позвольте представиться ангелу-хранителю? Обер-лейтенант граф Толмачев, офицер для поручений при шефе пятой камеры министерства пропаганды докторе Циммермане к вашим услугам до самых ворот рая.

— О, вы из Берлина, господин… простите, но ваша фамилия… — проговорила чуточку смущенно фрау фон Оберхоф.

— Владимир Толмачев. Несчастный беглец из России, которого обижать — большой грех.

— О, граф, это исключено. Вас послал нам сам господь. Ангелы всегда являются с вечерней зарей.

— Русские ангелы действуют круглые сутки.

Все засмеялись.

— Знаете, граф, а ведь я была в Москве, да, да, — сказала фрау фон Оберхоф. — Мой муж, полковник фон Оберхоф, был помощником военного атташе. Я очень хорошо помню Москву…

— Я не люблю вспоминать о Москве. Я точно знаю, что дорога в рай не идет через этот город.

— Где же она идет, господин обер-лейтенант? — сказала Маргот.

— Через дверь в спальню фрау рейхсминистр Магды Геббельс.

Эрих захохотал.

— Эрих! — сейчас же сказала фрау фон Оберхоф.

— Но я должен уточнить, — сказал обер-лейтенант, — Дверь в рай для каждого — своя. Боюсь, что в раю не хватит дверей для всех немцев, господь бог разочаровался в своем любимом народе, и сейчас десяток батальонов ангелов мобилизован для заколачивания дверей. Но красивым девушкам бояться, думаю, не стоит…