Ударная армия - [22]

Эрих покосился на соседку. Никогда раньше он не осмеливался называть старшую дочь хозяйки поместья Оберхоф так фамильярно… Но сейчас Эриху не было дела до переживаний красивой девчонки — вон как жалко подрагивает ее пухленькая губка… Рот у нее — мамин (Эрих усмехнулся). Совсем девчонка раскисла… Неужели настолько наивна, что до сегодняшней встречи в коридоре не знала о… Портрет полковника фон Оберхофа стоял на маленьком мраморном камине в спальне Эльзы, она поставила портрет на другой день после того, как старый семейный друг генерал Венк сообщил о печальной судьбе полковника, попавшего к иванам в плен… А, к черту полковника! Эльза сама пришла ко мне, сама, разве я посмел бы прийти к ней и… Портрет полковника стоял на камине, и Эльза всегда повертывала его лицом к стене, когда я сидел в кресле и курил последнюю сигарету… И потом я снова садился в кресло и курил, а Эльза плакала, вздрагивая белой спиной. У нее очень белая спина… Отличная спина у Эльзы… Фельхен тоже славненькой бабенкой будет… Все-таки она достанет мне сигарету… Да, девочка, тебе пора повзрослеть и найти себе мужчину, который будет любоваться твоей белой спинкой, хе-хе… Все летит к чертям, все рассыпается, как стекло под колесом грузовика, всему конец, а мертвые не могут видеть белых бабьих спин…

Фели открыла крышку багажничка, тряхнула оранжевую коробочку, взяла сигарету, протянула Эриху. Она не сняла перчатки, и Эрих усмехнулся: хоть этим, но девчонка мстила ему, глупенькая…

Еще четыре пачки сигарет лежали на толстой растрепанной книге в коричневом переплете.

— Колоссальная штука, полистайте, — сказал Эрих.

Фели вздохнула, положила книгу на колени. Это был второй том «Приключений Казановы» — иллюстрированное издание для фронтовиков… На первой цветной вклейке красавец Казанова, в голубом камзоле, с длинной шпагой на алой перевязи, целовал плечо нагой красавицы, которая пыталась вытянуть из-под ботфорта Казановы кружевной пеньюар…

Фели бросила книгу в багажничек, не видела, но чувствовала, что Эрих улыбается. Хотелось выскочить из опостылевшей машины, бежать прочь от унылой дороги, не видеть красивого лица матери, прищуренных глаз сестры, бежать — все равно куда…

Розовая полоска неба над горизонтом стала багровой. Казалось, машина мчится по каналу с темной водой — давно бы должна провалиться в глубь этой темноты, в небытие…

Посыпались рыхлые снежинки, медленно таяли на переднем стекле. Лохматая ворона испуганно дернула крылом, сорвалась с желтой деревянной стрелы — указателя направления, пропала над лесом.

Эрих включил фары, темные стены сосен словно подскочили к дороге — попробуй выйди в ужас тьмы… Фели закрыла глаза… Не хочу, не хочу видеть эту тьму… Мама ударила хлыстом по картине, еще, еще ударила, и холст лопнул, на лице дедушки Альфреда провалился лоб, и еще мама ударила… Картина упала ей под ноги, а мама все хлестала по холсту, и Эрих закричал: «Перестань, Эльза, проклятье! Он не виноват, что сыновья струсили!..» Да, он назвал маму просто «Эльза», просто назвал ее по имени, и я только сейчас поняла, почему он посмел… Эрих обхватил маму, она билась в его руках. Маргот заплакала, схватила подсвечник с камина и… господи, звон разбитого зеркала словно отрезвил всех… Мама крикнула: «Уходите!.. Уходите… бога ради, дайте мне побыть одной… уходите…» Эрих взял Маргот за руку, я пошла за ними к машине… Дом был совсем пуст. Грузовик увез вещи еще ночью. Я увидела Ферапонта, он стоял у машины, в руке у него был конец веревки, Ферапонт завязывал петлю, по давно не бритому лицу я поняла, что он не злорадствует, нет, он просто старался получше увязать наши чемоданы на крыше машины… да, да, заботился он, Ферапонт, чтобы сделать все хорошо, и это было понятно по его лицу. Он совсем замерз, такой был холод в тот день, а куртка, совсем рваная, в которой Эрих привел его из лагеря русских, была распахнута…

Господи, почему Ферапонт так посмотрел на меня, когда я дала ему десять марок?.. У меня больше не было, я случайно нашла в сумочке эти десять марок, когда доставала платок… Мы делали что-то очень плохое, если старый русский жалел нас, он смотрел на нас, как на очень несчастных людей, и он не радовался нашему несчастью, он снял свою рваную солдатскую шапку, и тут Эрих ударил его ногой в живот, старик упал на снег… Он приподнялся на коленях, потом сел, Эрих уже разворачивал машину в трех шагах от старика, и я… Господи, ведь я тогда вспомнила… Да, мы с папой вышли из посольства вечером, в декабре сорокового года, да, в декабре… Мы гуляли с папой по Москве, и тот старый москвич, что шел впереди нас, поскользнулся на тротуаре, на полоске льда, которую накатали мальчишки у витрины магазина, упал на бок, его шапка откатилась лапе под ноги… «Ну, оказия», — сказал старик, поднимаясь, я подхватила шапку, подала ему, он сказал, отряхивая от снега черное длинное пальто: «Спасибо, беленькая…» Нам с папой почему-то стало весело, мы пошли в кино «Метрополь», купили билеты у толстенького мальчишки в голубом кашне… Папа мог бы достать билеты у администратора, но купить их у мальчишки было интереснее. Я никогда не смогу теперь ходить по Москве, никогда. И папа… Мы делали что-то очень плохое, мы делали что-то отвратительное, ведь делали же, делали, все немцы делали что-то плохое, Ферапонт не должен был падать на снег от удара этого Эриха, он не должен был… Я знаю, папе не нравилось, что делали солдаты в России, я знаю… Он приезжал в отпуск два раза, но не привозил подарков… А к фон Штейнбахам пришел грузовик из-под Смоленска, наверное, целый магазин «организовали» два майора фон Штейнбаха и генерал-лейтенант фон Штейнбах…