Удар - [75]

— Ты что, Ванюша? Меньше тебе досталось? Ай-яй-яй!

Тогда Саша, приготовившись уже к обеденной деятельности, глянув в тарелку брата, быстро ложкой отлил ему щей из своей тарелки… и они оба, не дожидаясь остальных, принялись так ловко орудовать, что вскоре носы у них покрылись точечками пота.

— Молодцы! Здорово едят, — восхищенно воскликнул Аким Морев.

— Да, работают здорово. Они уверяют, что не едят, а работают, — подтвердил отец, с любовью посматривая на сыновей.

«Хорошая семья. И как это она, молодая мать, сумела внушить им послушание? Впрочем, во всех трудовых семьях так: сел за стол — ешь; проболтался — остался без еды», — подумал Аким Морев и сам с удовольствием принялся за щи, вкусно пахнущие, как пахнут только щи домашнего варева.

После обеда взрослые некоторое время молчали, а ребята снова издали начали рассматривать велосипед, который блестел и светился педалями, спицами и особенно фонариком, пристроенным на руле. Вдруг Александр Павлович поднялся с дивана, сходил в другую комнату и принес оттуда гармошку. Это была гармошка старинная, с колокольчиками, так называемая «саратовская». Блеснув глазами, сразу став похожим на заводского парня сорвиголову, он растянул мехи, и гармошка зазвенела колокольчиками, заговорила, застонала, переливаясь на все лады… А Александр Павлович не сильным, но довольно приятным баритоном запел:

Есть за Волгой село-о-о,

На крутом бере-е-егу-у…

И Груша подхватила:

Там отец мой живет

И родная мне мать.

Александр Павлович снова:

Я поеду к отцу,

Поклонюся ему…

А Груша тут же подхватила:

Разрешенье возьму

Обвенчаться с тобой…

Эта песня, знакомая Акиму Мореву еще с детства, всколыхнула перед ним прошлое, и он, с волнением слушая, как поют Александр Павлович и Груша, уперся локтями в стол и положил подбородок на ладони.

— Папа, папа же, — прерывая песню, с упреком и недовольством заговорил старший сын Сережа. — Тебе же доктор сказал: «Нельзя после обеда ни спать, ни сидеть. Гулять надо». Мама! Сказал ведь доктор?

— Ох, дипломат у меня растет старший, — обрывая игру на гармошке, произнес Пухов. — Министр иностранных дел будет. Самому на Волгу охота, так он меня доктором пугает. А ну, орлы, на Волгу!

Но тут Сережа всех удивил:

— Я на велосипеде.

— Как? — воскликнула мать. — Сразу сядешь и сразу поедешь?

— Умею, мама. И очень просто: падаешь на правую сторону, крути руль вправо, падаешь на левую, крути влево. Очень просто.

— Но падать-то знаешь как? — спросил отец.

— Сто раз падал. В школе у нас велосипед, и мы уж падали, падали…

— Но ведь там во дворе, а тут на улице, — не унималась мать.

— И во дворе и на улице, мама. Сто раз, говорю, а то и тыщу.

Малыши смотрели на брата, тараща глаза, как на слона. Мать все больше тревожилась.

Александр Павлович сказал:

— Пусть сначала покажет свое искусство во дворе. Видишь, Сережа, мама волнуется, и ты докажи, что волнуется она напрасно, а то — сто раз, тыщу раз. Давай во дворе!

Сережа вывел велосипед, ловко сел в седло, сделал несколько кругов, довольно осторожно объехал клумбу, но когда разогнал велосипед на большой скорости да еще, отпустив руль, с фасоном заложил руки за спину, — все, в том числе и мать, воскликнули:

— В цирк бы ему!

А Сережа уже через ворота выскочил на улицу и помчался по асфальту, приостанавливаясь только при встрече с девчатами, как бы давая знать: вот, дескать, я какой, вот какой у меня велосипед, вот какая у меня льняная гладкая прическа.

Мать шла впереди, держа за руки двух младших сыновей, гордясь ими… И Аким Морев, глядя на них, думал: «Какие чудесные пареньки растут! Мы ведь с Олей тоже думали — будет у нас сын или дочка. Как было бы хорошо иметь сына или дочку, а то и двух сыновей… И сейчас мы шли бы по улице с Олей, она держала бы за руку одного, я — другого. Конечно, если сорванцы, тогда нелегко… Но они у Груши такие славные». Думая так, Аким Морев мысленно как бы беседовал с Ольгой и рассказывал ей о впечатлениях, полученных от посещения семьи Пуховых…

И вдруг очнулся: рядом с Грушей сыновей уже нет, а она сама, зовя на помощь Пухова, кидается из стороны в сторону, словно ловит бабочку.

— Сашенька! Ванюша! Да куда вы? Александр! Помоги.

Саша уже сидел верхом на высоком деревянном заборе, отгораживающем стройку нового многоэтажного дома, Ванюша просунул голову в дыру забора и, корча гримасы, покрикивал:

— Я тоже в цирк.

Но вот мать подбежала к Саше, и тот моментально исчез, затем выскочил на улицу, наматывая на себя ржавую проволоку, а Ванюша мелькал где-то на этажах дома.

Когда Саша и Ванюша были водворены отцом на свои места, то есть по обе стороны матери, Аким Морев, искренне рассмеявшись, проговорил:

— Ну, действительно орлы!

Снова все шло чинно, только мать была встревожена: держа сыновей за руки, она то и дело посматривала на них, боясь столкнуться с какой-нибудь неожиданностью. Ну да, вот лужа… Ванюша высоко вскинул ногу, намереваясь всей лапой бахнуть по воде. Груша отвела его. Саша рванулся к тому самому дубу, что недавно ранним утром рассматривал Аким Морев: на рогульке дуба сидел сизый голубь.

Вскоре показалась Волга.

Воды Волги лились широченным потоком, серебрясь под солнцем, и казались по-осеннему густо холодными.