Удар - [60]

— А Пухов — ведь это тоже обком? — произнес Сухожилин.

— К Александру Павловичу Пухову у меня, кроме доброго, ничего нет: при его помощи мы ликвидировали штурмовщину. Но ведь он только частица бюро обкома, хотя сам-то ношу, возложенную на него партией, несет хорошо.

— Вы на днях поссорились с ним, — снова вмешался Сухожилин, и глаза его зло забегали.

— Послушайте, Сухожилин! Чего вы сбиваете оратора? Смешно слушать и смотреть: вы напоминаете мне дятла, который решил продолбить дуб, — неожиданно на весь зал пробасил Ларин, вызвав одобрение большинства участников пленума.

Николай Кораблев, улыбнувшись Ларину, внешне так же спокойно ответил Сухожилину:

— Мы не ссорились. Ссорятся торговки на базаре. Мы с товарищем Пуховым по одному вопросу довольно громко поспорили — это неизбежно в большом деле. И вы бы поумнели, товарищ Сухожилин, если бы почаще спорили с Малиновым и с другими товарищами, со мной в том числе. А вы, когда на бюро обкома стоит вопрос о нашем заводе, воды в рот набираете: молчите.

— Ох! Ну и удары у него, — шепнул Акиму Мореву Иван Евдокимович.

Несмотря на то что время Николая Кораблева по регламенту истекло, никто этого не заметил: ни председательствующий Опарин, ни участники пленума; Кораблев говорил о состоянии завода, о рабочих, об их быте, о партийной организации.

— Самое дорогое в нашей стране — человек, советский человек, воспитанный нашей партией. И вот на это, на главное, бюро обкома, особенно Малинов, не обращает внимания.

По залу пронесся одобрительный шум.

— Знайте наконец меру! — Малинов выскочил из-за стола и забегал по маленькой сцене.

Николай Кораблев ответил ему:

— Вместо того чтобы призадуматься, вы стремитесь запугать меня, — и снова обратился к участникам пленума: — Хорошо, что у нас на заводе крепкая партийная организация, прекрасные рабочие — большинство защитники Приволжска, хорошо то, что Центральный Комитет партии прислал на работу в обком такого человека, как Александр Павлович Пухов: мы все вместе ликвидировали штурмовщину и создали нормальный образ жизни рабочим, то есть восстановили социализм в быту. А ведь Малинов был за штурмовщину, стало быть против социализма.

— За клевету мы вас привлечем к партийной ответственности! — выкрикнул Сухожилин.

Николай Кораблев, помолчав, проговорил:

— Нет, не привлечете: это вам невыгодно.

— Вы — феодальчик. Вас сколько раз вызывал Семен Павлович Малинов? Почему вы не являетесь? Ага! — У Сухожилина через стеклышки очков блеснули крупные белесые глаза.

Николай Кораблев усмехнулся:

— Я и в данном поступке Малинова усматриваю безразличное отношение к кадрам. Мне, например, известно, что недавно он вызвал к себе начальника строительства Приволжского гидроузла Ларина. Продержав его больше часа в приемной, не принял. Что значит оторвать начальника строительства или директора от дел? Да еще по вызову секретаря обкома? Это значит — сорвать у него весь рабочий день. Я два раза являлся по вызову Малинова. Два раза долго ожидал его, а он не пришел и не предупредил об этом.

— Я болел, — прохрипел Малинов.

Николай Кораблев какие-то секунды колебался… и сказал:

— Нам давным-давно известно, какой хворью страдаете вы: яд зеленого змия валит вас с ног, — с этими словами он покинул трибуну.

Люди не аплодировали: они, казалось, смотрели куда-то в прошлое и горестно думали: «Ах, Малинов, Малинов! Какой ты был, и что с тобой стало! Ведь тебе не больше сорока, а выглядишь ты старцем. Начался внутренний и внешний распад… и спасти тебя, очевидно, невозможно…»

Николай Кораблев во время Отечественной войны больше года пробыл в лагере под Дрезденом, куда был специально направлен для работы среди пленных. Там он организовал восстание, был схвачен, приговорен к смерти. Всё это знали участники пленума, знали и другое, что под его руководством налажена работа на автомобильном заводе, и сейчас, глядя на него, шагающего по узкому прогалу, многие, в том числе и Аким Морев, подумали: «Вот кого бы первым секретарем обкома».

Николай Кораблев сел рядом с Лариным и тут весь задрожал: у него дрожали пальцы, колени, дрожали губы, даже ресницы, а пот, словно где-то долго копился, вдруг хлынул с висков, со лба на глаза. Директор выхватил из кармана платок, вернее вырвал, ибо пальцы не слушались его, но тот оказался настолько мокрым, что уже не вбирал в себя влагу.

Ларин дружески пожал плечо Николая Кораблева и, подавая ему свежий платок, тихо сказал.

— Нате, нате. Чистый… Жена, узнав, что собираюсь выступить на пленуме, положила мне в запас: знает, после выступления обливаюсь потом.

В это время председательствующий Опарин оповестил:

— Слово имеет начальник строительства гидроузла Николай Николаевич Ларин.

Ларин поднялся со стула, громко сказал:

— Отказываюсь: вполне согласен с Николаем Степановичем Кораблевым.

Опарин развел руки, как бы говоря: «Ну, что ж, ничего не поделаешь», — и предоставил слово директору металлургического завода, но тот произнес:

— Присоединяюсь к Кораблеву.

Акима Морева удивило, что, когда Опарин по списку настойчиво стал вызывать одного, другого, третьего оратора, те даже не откликались. Это вызвало в зале смех.