Удар - [56]

И, возможно, все простили бы ему слушатели. Все. И то, что он об общеизвестном оповещал с таким видом, будто сам, путем тщательного анализа, поисков, открыл все это, и то, что он порою говорил наивности. Все бы простили. Но он говорил еще к тому же невыносимо длинно, тягуче, — вот этого, последнего, Семену Малинову уже никто простить не мог. Да оно не прощалось и само по себе: минут через тридцать — сорок люди невольно, не желая зла докладчику, стали перешептываться, затем заговорили громче, а к половине второго партер и ярусы уже гудели. Семен же Малинов все говорил и говорил, то возводя очи к потолку, то опуская взгляд на папку. Временами он принимался читать, и тогда получалось еще хуже: мял фразы, не договаривал слова.

— Эх, за такой доклад тряхнуть бы его, как мешок из-под муки, — покраснев, произнес Николай Кораблев.

— Вы тоже злой сегодня, Николай Степанович, — проговорил Аким Морев.

— Как не быть?

— Выступать намереваетесь?

— Придется. Разве выдержишь? А вы? — обратился в свою очередь Николай Кораблев к Ларину.

— Полагаю, — кратко ответил тот и, смеясь, повторил слова Николая Кораблева: — Разве выдержишь?

— Обстановка накаляется, — решил Аким Морев.

А Семен Малинов все говорил и говорил, не обращая внимания на то, что делается в зале.

Иван Евдокимович, сидящий в середине, подтянув к себе Акима Морева, Николая Кораблева и Ларина, стал рассказывать.

— Было это на предвыборном собрании местных Советов, — он начал тихо, но зал гудел, и потому академику пришлось повысить голос. — Пригласили колхозников, колхозниц в районный клуб. Те разоделись, конечно: шубы новые, шали пуховые. Собрались в маленьком зале, при лампе. Нас в президиум пригласили. Сидим. Смотрим, лица у присутствующих радостные. Праздник: выбирать собираются. Докладчик Фомин — представитель облисполкома. Как же! Руководит праздником, тоже радостный. Книга у него в руках — отчет облисполкома… И пошел: что, дескать, творится по области в разрезе народного образования… и давай и давай, а потом через полчасика: «А теперь, что творится у нас в районе в разрезе коммунального хозяйства». Колхозники и колхозницы вначале слушали, но вскоре от них пар повалил: мужчины шубы сбросили, женщины — шали; зал охватила сонная одурь… И вскоре всех одолела: одного бросила в одну сторону, другого — в другую. Сначала послышался посвист, потом храп, но, конечно, благородный, тихий. А докладчик докладывает и докладывает, с него тоже пот льет, но он разрумянился, улыбается и шпарит, шпарит, шпарит… Часика через три кто-то из темного угла со вздохом произнес: «Ох, аж изжога берет».

Аким Морев, Ларин, Николай Кораблев, не выдержав, громко расхохотались и все враз прикрыли рты, а Ларин сказал:

— Ну вас, академик.

Но тот продолжал:

— Со мной рядом в президиуме сидел тракторист Коля — местный изобретатель. Он тоже подремывал, затем встряхнулся, глянул на докладчика и, обращаясь ко мне, сказал весьма серьезно: «Надо от трибуны к каждому стулу в зале провести электропровода, кнопки устроить: надоел оратор — нажми кнопку. Как кворум нажал — трибуна вместе с оратором в подпол проваливается».

Аким Морев, академик, Ларин, Николай Кораблев — все рассмеялись так громко, что перепугались: не обратят ли на них внимание? Но бояться было нечего: в зале разговаривали, смеялись, то есть вели себя так, как люди ведут себя в любом театре перед началом спектакля.

— Да он разучился даже говорить. Бывало, умел, — с грустью произнес Ларин.

2

Малинов потратил на доклад шесть часов…

После обеденного перерыва открылись прения…

На трибуне появился заведующий отделом пропаганды горкома Смельчаков, человек толстоватый, с круто задранным лбом, в очках. Подражая в жестах Семену Малинову, так же оттопыривая и вбирая губы, он решил сразу схватить быка за рога и начал с искренним будто бы возмущением:

— Товарищ Малинов, так сказать, сделал великолепнейший доклад, высказал глубочайшие мысли, произвел научнейший анализ всех событий, проистекших в этом году. Мало того, он, так сказать, обозрел целое десятилетие — со дня нападения оголтелых врагов на нашу страну и по сей день. Это, я бы сказал, для Приволжской области историческое выступление.

— Тянучка! — невольно вырвалось у кого-то с яруса.

Смельчаков взвился пуще прежнего:

— Вот-вот-вот! Вот доказательство, распад, так сказать, внутреннего ощущения у присутствующих.

— Ты чего городишь? В чем обвиняешь? — снова крикнул кто-то.

— Как и кто мог не слушать столь великолепнейший доклад товарища Малинова, героя обороны Приволжска? — еще напыщенней заговорил Смельчаков. — Меня удивляет, меня поражает, меня оскорбляет поведение тех, кто своим шумом, разговорчиками мешал докладчику доносить до нас, граждан области, умнейшие, нужнейшие мысли! — выкрикивал Смельчаков, делая угрожающие жесты.

Но самое невероятное было то, что, слушая выступление Смельчакова, Малинов порою одобрительно кивал головой и однажды у него даже выступили слезы на глазах.

— Не пьяный ли? — спросил Ларин.

— Похоже на то, — ответил академик.

— Ну, нет! — возразил Николай Кораблев. — Играет: слезой хочет нас прошибить.

Смельчаков сошел с трибуны несколько растерянный: ни одного хлопка из зала. А председательствующий уже предоставил слово маленькому, взъерошенному человечку, тоже работнику аппарата горкома партии. Он не взошел, а взлетел на трибуну. И Акиму Мореву показалось — этот сейчас одернет Смельчакова, но человечек, пристукивая кулачком по трибуне, сразу же начал восхвалять достоинства Семена Малинова.