Удар - [14]

— А ну их! — сказал Иван Евдокимович. — Конечно, все это интересно — старина. Как же? Однако я сие могу увидеть в книжках. Пошли до гостиницы… и на Черные земли. Впрочем, в магазин зайдем, ружья купим. — Но, выйдя из кремлевских ворот, он остановился: на стене, как это бывает на скалах морского берега, виднелись ровные и длинные выбоины. — Да неужели сюда когда-то подходила Волга? — спросил академик.

— Нет, не Волга, — проговорил рядом стоявший худой, загорелый дочерна астраханец. — Здесь во времена Петра Великого по стене хлестали волны Каспия. А ныне, он, Каспий, вон куда от нас убежал — за шестьдесят километров, а то и дальше.

— Значит, здесь хлестало по этой стене? Видите, что творится в Поволжье? — обращаясь к Акиму Мореву, горестно произнес Иван Евдокимович. — На шестьдесят километров отступил Каспий. На сколько же по окружности сократилось водяное зеркало! Отсюда — обессилел и удар по суховею, — он достал книжечку и что-то записал.

«Напал на свое», — подумал Аким Морев, с восхищением глядя на то, как Иван Евдокимович наклоняется, щупает продольные борозды на стене.

— Так-так-так, — произносил тот, шагая вдоль стены, затем вскинул руку с книжечкой и потряс ею. — Вот еще доказательство, как безобразно человек относился к природе.

Побывав в облисполкоме, где им предоставили машину, закупорив ружья и припасы, они пошли в гостиницу, решив на зорьке отправиться в путь…

И всюду, где бы они ни находились, у Ивана Евдокимовича нет-нет да и прорывалось:

— Каспий-то, а? Вот так Каспий! — Даже ложась в постель, он произнес, словно говоря о человеке, которому верил, считал его честным, а тот неожиданно проворовался: — Вот так Каспий.

— Спим, — посоветовал Аким Морев.

— Спим, — согласился Иван Евдокимович и выключил свет, но заснуть не смог. То вставал, открывал окно, шепча: — Духота проклятая, — то снова ложился, ворочался, поскрипывая кроватью, затем опять поднимался, закрывал окно, бормоча: — Черт-те что, под нами фокстрот долдонят… видимо, в ресторане.

Мучила его, конечно, не духота и не обычная бессонница после сытного ужина. Вот и теперь, когда звуки фокстрота доносились уже совсем глухо, когда он сам удобно улегся на кровати, намереваясь наконец-то уснуть, — вот и теперь все равно сон не шел к нему.

«Мне уже пятьдесят, — думал он. — Полвека. Половину жизни я потратил на борьбу с суховеями. А что сделал? Вывел засухоустойчивую пшеницу. При лучших условиях она дает двести пудов с гектара. При лучших. А при худших? Худших-то больше. Деревянный кинжальчик — моя пшеница. С такими кинжальчиками и кинулись мы на страшного врага — на суховей. И спорим, деремся — кто первый с деревянным кинжальчиком кинулся на злейшего врага. Воины! Что и говорить. А знаем ли мы, какое орудие надо выставить против злейшего врага? Вряд ли. Ведь даже наши великие предшественники, как Докучаев, Костычев или тот же мой дед Докукин, Вениамин Павлович, все они вели опыты на крошечных участках, даже Вильямс и тот имел самую большую площадку — колхозное поле. А ныне дано — вести наступление широченным планом: всей страной, всем народом. Пригодны ли мы, генералы от агрономии, к борьбе на таком широченном фронте?!» — Эта мысль мучила академика и не давала ему заснуть.

— Аким Петрович, — позвал он робко. — Спите, голубчик?

— А как же? — сквозь сои ответил тот. — На то и ночь.

— Да. Но пора ехать, — строже добавил академик.

Аким Морев включил свет, посмотрел на часы и удивленно произнес:

— То ли часы у меня шалят, то ли академик шалит: всего-то минут пятьдесят я спал. До зари долго, — и закрыл голову одеялом.

— Нет. Пора. Пора, я говорю.

— Да что с вами, Иван Евдокимович? — встревоженно проговорил Аким Морев, глядя, как академик стаскивает с себя ночную рубашку, выказывая желтоватые наплывы жирка на боках.

— Не спал. Не сплю. Не усну. Вот и «что с вами». Поехали. В дороге вздремнем, а тут — в духоте этой… Провалиться бы ей, — не высказав того, что мучило его, проговорил академик.

— Сочувствую, хотя спать хочу — страх. — Аким Морев оделся, умылся, затем налил из термоса два стакана чаю и позвонил в гараж. — Разбудите, — говорил он кому-то по телефону. — Сейчас же. Едем. Срочно. Он знает куда и знает, где мы.

Вскоре появился шофер, шустрый, говорливый, и по-военному отрапортовал:

— Сержант Ахин, Федор Иванович, на боевом посту. Стрела моя с нетерпением ожидает вас у подъезда. Что прикажете?

— Эге. Молодец какой! Прикатил? А что за стрела? — любуясь его видом и расторопностью, спросил академик.

— Стрелой зову свой вездеход — «газик». Ему нет препятствий, всюду летит как стрела: грязь — давай, болото — давай, речка — давай, лишь бы не захлебнуться. Иной раз думает: «Вот ежели бы еще мне научиться летать, тогда авиацию побоку».

— Так и думает? Машина?

— Точно. Думает. А может, я за нее, — чуточку оторопев, проговорил шофер, но тут же снова начал сыпать словами.

— Садитесь, Федор Иванович. Чайку, — предложил Аким Морев.

— Эх, грамм бы сто с прицепом.

— Что за новая доза?

— Сто грамм водки и кружку пива.

— Ловко. Но чего нет — того нет.

Увидав ружья и припасы, шофер, не то хвалясь, не то как бы мимоходом, весь изгибаясь, почесывая затылок, произнес: