Учитель вранья - [28]

– Сам виноват, – сказал учитель вранья. – Скажи лучше, что ты с девочкой сделал?

– Ничего я с ней не делал. Посмотрела не в то зеркало, вот и всё. Заставлял я её, что ли? Спросите сами. Даже лапой не дотронулся. Да и чего такого случилось? Ладно, превратилась бы в какую-нибудь кривобокую уродину. Или, допустим, в гусеничный штопор без хвоста. Нет ведь. Осталась, какой была, только вместо одной будет вам сразу двенадцать. Даже лучше. Спасибо бы сказали.

– Да не нужны мне двенадцать, мне только одна нужна! – крикнул Тим.

– Пожалуйста, бери себе одну.

– Какую?

– Любую.

– А остальные?

– Это смотря какую выберешь. Условия же известные, неужели не читал? Выберешь ту самую, свою – остальные, из зеркала, сразу исчезнут. Выберешь другую – все двенадцать останутся уже навсегда. А дальше – как они захотят. Могут здесь остаться. Захотят все пойти с тобой – пожалуйста. Мне не жалко.

Тим испугался. Он испугался не просто того, что останутся все двенадцать. Хотя и не представлял, что с ними делать. Если б они ещё были разные, как детский сад. Но тут… Ему и с одной Таськой-то бывало трудно. Не говоря о том, что и с одной приходилось всем делиться: конфетами, всякими угощениями, игрушками. Ей надо было даже уступать лучшее, потому что она была младше. Но нет, он не этого боялся. Это была чепуха. Сейчас он готов был отдать Таське всё, что она захочет, он готов был ей всегда всё отдавать, только бы с ним оставалась одна, та самая, настоящая.

Но как их отличить? Все были на одно лицо, все говорили одинаковыми голосами, все одинаково старались ему подсказать: «Вот я, Тим! Вот я!» Всё, что делала одна, в тот же миг – и даже немного раньше – повторяла другая. И одинаковые слёзы текли по одинаковым щекам.

Наверно, они даже пахли одинаково, потому что Кис Кисыч растерянно перебегал от одной Таськи к другой, нюхая то сандалии, то сарафанчик.

Тим оглянулся на учителя вранья. Тот развёл руками:

– Я помню, есть какой-то способ угадывания. Но, как назло, забыл какой.

– Э, подсказки запрещены! – подал Брысь голос с дерева. Он уже успокоился и разлёгся на ветке, приготовившись смотреть – ему опять было интересно. – С подсказками не будет считаться, только всё испортите.

– А ты сам-то знаешь как?

– Понятия не имею. Наверное, надо всё рассчитать, взвесить. В общем, обдумать со всех сторон. Хотите, можно каждую посмотреть в микроскоп – там где-то в кладовке есть. Или лучше в телескоп. Или вон у меня на ветке бинокль висит, я люблю отсюда наблюдать за дорогой. Можно провести анализ, химический, физический или этот… математический. Вообще разобрать на части и все сравнить.

– Какую ты несёшь чушь! – рассердился учитель вранья.

– Я – чушь? А сами-то? Объясните мне, какая вам разница: настоящая, не настоящая? Что это значит: настоящая?

– Значит, что она живая.

– То есть?

– Она ходит, говорит.

– Все ходят и говорят.

– Она плачет настоящими слезами.

– Да как вы различите – настоящими, ненастоящими? Попробуйте языком: на вкус все одинаковые.

– Она плачет, потому что ей грустно, или больно, или вообще плохо. Она умеет жалеть других, умеет любить.

– Любить, подумаешь! Все что-нибудь любят. Одни любят сосиски, другие молоко. Один родственник прежнего здешнего хозяина (неужели он совсем разбился?) больше всего любил, говорят, маленьких детей. Ни мармелада, говорил, мне не нужно, ни шоколада, только люблю, говорил, маленьких детей.

– Это совсем другая любовь, – сказал Тим.

– Ну, другая так другая. Смотри сам. Только правило помнишь какое? В руки берётся, назад не отдаётся. Или наоборот, я уже сам забыл. В общем, обознатушки не переигрываются.

И он снял с ветки бинокль, приготовившись наблюдать, как в театре.

Тим в растерянности смотрел на Таську: на одну, на вторую, на третью, на двенадцатую. И голова у него начинала как будто кружиться. Все Таськи смотрели на него одинаковым взглядом – испуганным, выжидающим, умоляющим. У всех в глазах были слёзы. И все примолкли – наверное, потому, что каждое слово оказалось бы в то же мгновение повторено хором. Настоящая Таська не могла даже подсказать: «Вот я!» – потому что одновременно с ней и остальные сказали бы то же самое, точно такими же голосами.

Но какая же из них настоящая, единственная?

У него даже кожа на лбу заболела от раздумья.

Одинаковые девочки в одинаковых сандалиях и красных сарафанчиках стояли перед ним. Он переводил взгляд с одной на другую. Вот это она, Таська, с которой он играл и ссорился, которую любил и на которую сердился? Это с ней вы катались на санках, и она говорила: «Давай будем играть так – ты скажешь:

“Не толкай меня”, а я скажу: “Не буду”, а сама толкну, а ты покатишься с горы, а я побегу за тобой и буду кричать: “Ой, кто тебя толкнул, кто тебя толкнул?» – и так рассказывала с начала до конца всю их игру, оставалось только повторять уже придуманное и рассказанное? Это она фантазировала: «Тим, а Тим? А здорово, если б одни люди были сделаны из вафель, а другие из шоколада, вот бы они бегали друг за другом и откусывали?..» – и смеялась, показывая молочные зубки… Да вот же она!

– Таська! – сказал Тим.

И Таська прижалась к нему лицом, мокрым от слёз, и оба немного заплакали.