Учитель Дымов - [11]

Когда стемнело, они вышли на Красную площадь. Праздничная иллюминация делала Исторический и Музей Ленина похожими на старинные сказочные терема — только в этой сказке их украшали портреты Сталина и Ленина.

— Красиво! — сказала Оленька.

Володя промолчал.

Они шли сквозь толпу, и, чтобы не потеряться, Женя взяла Володю за руку и правильно сделала, потому что уже через несколько минут Оленьку куда–то оттёрли, а толпа на переходе к улице Горького притиснула Женю с Володей друг к другу. Оглянувшись, Женя увидела сестру в нескольких метрах позади, та махнула им рукой, мол, подождите меня.

Володя и Женя стояли, тесно прижавшись, почти обнявшись. Жене показалось, что у неё кружится голова — наверно, от того, сколько вокруг народу. Чтобы отвлечься, она спросила:

— Володя, скажи, а ты ещё в школе решил быть химиком?

Володя посмотрел изумлённо.

— Нет, — ответил он после небольшой паузы, — в школе меня совсем не интересовала наука, я хотел стать… я хотел заниматься другими вещами.

Не то в Володином голосе, не то в сильных руках, которыми он отгораживал Женю от толпы, вдруг снова промелькнуло то напряжение, которое она уже не раз замечала. Но на этот раз это не просто сдерживаемая сила, это скрытая тревога, словно Володя вспомнил о чем–то опасном… может быть, о фронте, о войне?

И чтобы отвлечь его от грустных мыслей, Женя заговорила быстро и легкомысленно, словно какая–нибудь фифа из американского фильма:

— Ой, а мне всегда казалось, наука — это так интересно! Я даже когда учебники читаю, так волнуюсь! Ведь учёные — это люди, которые меняют мир!

— Наука — это интересно, — кивнул Володя, — но нам только кажется, что учёные меняют мир. А на самом деле мир меняют совсем другие люди — например, те, кто принимают решения о том, как будут использованы те или иные открытия, те или иные изобретения.

— Ты имеешь в виду… руководителей? — спросила Женя, все больше входя в роль игривой дурочки и от этого забыв слово «политики».

— Можно и так назвать, — ответил Володя, — названия не важны, важно, что это люди, которые готовы принимать на себя ответственность за других людей. Люди, которые строят новый мир.

— И ты хотел быть таким человеком?

Тут толпа ещё плотнее прижала её к Володе, и сердце, как когда–то в Тушине, отрывисто стукнуло в груди.

— Ну, поначалу да.

— А потом? — спросила Женя прерывающимся голосом.

— А потом перестал, — ответил Володя и попытался отодвинуться, всем телом поворачиваясь к пробивавшейся им навстречу Оленьке.

Его движение было мягким и вместе с тем решительным, и Женя подумала, что это вовсе не была тревога, а просто Володя боялся, что Оленька потеряется, а теперь они снова все вместе, Володя обхватывает Оленьку за плечи, и они начинают выбираться из толпы, и, глядя на него, Женя думает, что Володе всё–таки удалось стать человеком, который отвечает за других, пусть даже сегодня «другие люди» — это только они с Оленькой, и все время, пока они пробираются сквозь толпу, Володя крепко держит Женю за руку, и ей даже кажется, что он незаметно пожимает её ладонь, она тоже отвечает слабым пожатием и думает: в этом ведь нет ничего плохого, мы же просто даём понять друг другу, что все в порядке, вот и всё.

Так и есть, когда через несколько минут они выбираются из толпы, Володя отпускает Женину руку.

— Уф! — смеётся Оленька. — Я чуть тебя не потеряла!

— Что ты! — отвечает Володя. — Я никогда не дам тебе потеряться!

Они целуются — впервые так открыто, на глазах у всех. У Жени внезапно портится настроение.

— Давайте пойдём домой, — говорит она, — а то я устала.

Хватит себя обманывать, думает Женя, лёжа на сундуке, который с каждым годом кажется ей все более неудобным, все более маленьким и жёстким. Не говори этого никому, но скажи себе самой: я люблю Володю. Это глупо, неприлично и, может быть, даже подло, потому что он любит Оленьку и Оленька любит его. А Оленька мне сестра и даже, наверное, подруга. Они с тётей Машей приютили меня. Они все эти годы заботились обо мне, кормили и одевали — как же я могу влюбляться в Оленькиного жениха? Ведь на самом деле Володя — Оленькин жених. Я сама слышала, как они говорили, что если бы им было где жить, то они сразу бы пошли и расписались — значит, жених. А я в него влюбилась.

Женя прислушивается к ровному дыханию спящей Оленьки. Представляет её лицо с широкими скулами, резко очерченными губами, светлыми волосами, разметавшимися во сне по подушке. Представляет Оленькино тело, утопающее в мягкой перине, по–кошачьи ленивое, представляет крепкие, как у Марики Рёкк, ноги и бедра, полные (как сказал бы Лев Толстой, «роскошные») плечи, пышную грудь, которую подчёркивает любое платье. Как можно не влюбиться в такую девушку? — думает Женя. Вот Володя и влюбился. Все справедливо.

Она повторяет «все справедливо», словно пытаясь заглушить тихий, почти неслышный голос, который где–то глубоко всхлипывает, плачет, жалуется… какая же справедливость? У Оленьки есть свой дом, своя постель, да, у неё тоже нет отца, но она хотя бы помнит его! И мама её жива, и Оленька живёт со своей мамой, а не с чужими людьми, взявшими её к себе из жалости, без любви. Почему же Оленьке достаётся все? Почему Володя — такой красивый и умный — выбирает её? Ведь Оленька не умна, совсем не умна. Она и школу–то закончила с трудом, а в институт — в институт она никогда не поступит (теперь голос звучит злорадно). Никогда! А я закончила школу на одни четвёрки и пятёрки, я поступила, и не просто — а поступила туда, куда хотела, поступила в Первый мёд! И почему Володя не видит этого? Почему не понимает, что ему не нужна Оленька, а нужна я, только я!