Учитель Дымов - [10]

Он как будто ждёт чего–то, он все время начеку, все время настороже, вдруг подумала Женя и сама перебила себя: а может, они оба просто ждут, когда я уйду, чтобы опять броситься друг к другу?

И тут пробили часы — за стеной, в большой комнате. Оленькина улыбка погасла, и она спросила обеспокоенно:

— Который час?

Володя посмотрел на циферблат трофейных Selza.

— Уже десять, — сказал он, — чего–то твоя мама, в самом деле, задерживается, вроде она говорила, у неё нет вечерних смен на этой неделе.

Послевоенная Москва — город бандитов и налётчиков. В 1947 году их оставалось меньше, чем в 1945‑м, да и Усачева, и Хамовники — не Марьина Роща и не Тишинка, но все равно — Мария Михайловна никогда не возвращалась так поздно.

Но тут во дворе зашумела машина, хлопнула дверца, раздался женский смех — Женя с Оленькой изумлённо переглянулись, — а через минуту ключ уже поворачивался в замке.

— Мама! — сказала Оленька, выходя в прихожую. — Я уже волновалась, что ты так поздно! Что–то случилось?

— Ничего не случилось. — Мария Михайловна скинула туфли и босиком пошла на кухню. — Вы мне что, отчитываетесь, когда приходите чёрт–те когда?

— Мама, я же никогда не хожу одна… — начала Оленька, но мама махнула рукой:

— А с чего ты решила, что я одна? Я тоже не одна! — Она рассмеялась и опустилась на табуретку. — И вообще, девчонки, брысь спать! Ночь уже! А вы, Володя, наоборот, не уходите! Я, может, хочу с вами поговорить как взрослый человек с взрослым человеком!

— Пойдём, — сказала Женя и потащила Оленьку в их комнату.

Обращением «девчонки» она была удивлена даже больше, чем поздним возвращением тёти Маши и непривычным запахом вина.

Когда девушки ушли, Мария Михайловна закинула ногу за ногу, хохотнула и заговорила низким голосом, прерываемым редкими взвизгами смеха, нервного и искусственного и вместе с тем неуловимо напоминающего так хорошо знакомый Володе переливчатый Оленькин смех. Разговаривая, Мария Михайловна чуть раскачивалась, иногда наклоняясь к столу так низко, что Володя невольно отводил взгляд от её глубокого декольте. Ему хотелось поскорее попрощаться и уйти, но он не мог перебить этот запинающийся поток слов и поэтому продолжал сидеть, опустив глаза, стараясь не смотреть на собеседницу. А она говорила и говорила:

— Послушайте, Володя, мне скоро сорок. То есть как скоро? Через два года. Сорок лет. Вы представляете, что такое сорок лет для женщины? Вот вам сейчас, скажем, тридцать. Вы понимаете, у нас с вами разница в возрасте меньше, чем у вас с моей дочерью. Можно сказать, мы с вами почти сверстники. И при этом вы — молодой мужчина, а я — женщина на излёте. И от этой мысли никуда не деться. Вроде смотришь на себя в зеркало — и все ничего, все на месте… ну, вы понимаете, о чем я, да? А потом думаешь «сорок лет», и всё. Сразу понятно — ничего мне больше не светит. А ведь я совсем не чувствую себя старухой. Мне, между прочим, многого ещё хочется. И не в смысле всякого баловства, ну, вы понимаете, а внимания там, интереса. Чтобы подарки дарили. В театры приглашали. В ресторан водили… я, между прочим, сегодня первый раз за семь лет в ресторан сходила. Зато в «Метрополь»! Хотите, расскажу, что там было? Икра, рыба, американский джаз… А почему, Володя, вы не спрашиваете, откуда у меня такие деньги? Вы спросите, спросите, не стесняйтесь. Я вам отвечу: нет у меня таких денег! Это меня кавалер пригласил. Ухажёр. Даже можно сказать – ,хахаль, если вам так понятней. Роман Иванович зовут. Тоже немолодой человек. Но зато — при деньгах. Мог бы пригласить молодую, а пригласил меня. Значит, я ему чем–то приглянулась, правильно? Хотя мне уже сорок лет скоро, да! Выходит, как говорится, есть ещё порох в пороховницах! Хотя вот, например, вы, Володя… можно сказать, мой сверстник, а предпочитаете молоденьких. Вы вот с Оленькой моей гуляете, а случись что, кто отдуваться будет? Только не говорите мне, что женитесь! Куда вы на ней женитесь? В вашу общагу? Или, того хуже, ко мне в квартиру? Вот представьте — переедете вы сюда, Оленька ребёночка родит, и все это будет у меня на голове. Я и так никого к себе даже в гости привести не могу, а тут вообще… я же буду бабушка, все же об этом будут знать! А у меня ведь не так много времени осталось. Всего два года! Так что вы с Оленькой подождите с этим самым, ну, вы понимаете, о чем я, да? Что «Мария Михайловна»? Заладил тоже — Мария Михайловна, Мария Михайловна! Я же сказала: мы с вами, считай, сверстники. Зови меня просто «Маша», договорились?

В сентябре отмечали восьмисотлетие Москвы. Володя, Оленька и Женя шли в толпе, любуясь пышно освещённым городом. На площадях возвышались танцевальные площадки, на которых почему–то почти никто не танцевал.

— Мне кажется, — заметила Оленька, — здесь вообще почти нет москвичей. Ты только посмотри на них: видно же, только из деревни приехали!

В самом деле, в толпе то и дело можно было заметить мужчин и женщин, озирающихся по сторонам одновременно испуганно и взволнованно.

— Ну и что? — сказал Володя. — Почему на празднике Москвы должны быть только москвичи? Страна большая, а столица одна на всех. Это общий праздник.