Училище на границе - [22]

Цако был коренастым парнем с цыганской внешностью и очень много говорил, хотя, надо сказать, я, как и все, не считал его разговоры всего лишь хвастовством. Еще у него была деревянная перьевая ручка с затейливой резьбой, в которой скрывалось увеличительное стеклышко. На свет в нем виден был пейзаж заснеженного Давоса. Утром он демонстрировал эту ручку Элемеру Орбану. Но проходя мимо них, я услышал, что разговор идет совсем о другом.

— Ты когда-нибудь стрелял из револьвера? — спрашивал Цако пухленького Элемера Орбана.

— Нет.

— Я только потому спросил, что из него очень трудно целиться, понимаешь? — объяснил он.

Цако еще долго рассказывал о чем-то Орбану, но я уже перестал слушать. Это уж, по-моему, в самом деле было хвастовством. У нас с Петером Халасом и вправду случайно оказался револьвер, но стрелять из него мы побоялись.

Вечером в спальне, в то время как Цако говорил с Медве, сонливый Мерени у них на глазах дал две пощечины Винце Эйнаттену. Унтер-офицер Богнар уже давно покинул спальню, и в ней было довольно шумно.

Эйнаттен подтыкал простыню под матрас своей кровати, и когда, разогнувшись, отступил немного, то задел чью-то руку.

Это был Мерени. В левой руке он нес дорожную сумку. Он тут же остановился. С минуту бесстрастно разглядывая новичка.

— Ты чего толкаешься? — спросил он наконец. Вопрос не звучал угрожающе, и Эйнаттен дружелюбие ответил:

— Я нечаянно.

— Нечаянно?

Мерени незаметным движением приблизился к нему и ударил наотмашь по лицу. Ударил открытой ладонью справа, потом тыльной ее стороной слева.

Эйнаттен пошатнулся. Словно пьяный, он добрел до своего шкафчика. Потом пришел в себя и бросился на обидчика. Мерени опустил правую руку, — в левой он все еще держал сумку, — спокойно дождался, пока Эйнаттен приблизится, и тут внезапно ударил его ногой по голени. Эйнаттен вскрикнул, обхватил колено руками и, прижав его к груди, шипя от боли, запрыгал на одной ноге. Сонливый Мерени повернулся на каблуке и, ни слова не говоря, пошел дальше.

Все произошло так быстро и неприметно, что те, кто были хоть немного в стороне, ничего и не увидели. Но Медве последнее время неотрывно следил взглядом за Мерени; и сейчас тоже, в то время как Цако о чем-то трепался, он все смотрел на этого сонного с виду парня с глумливо-холодным лицом. Оба новичка оказались свидетелями происшедшего. Потрясенный Медве машинально пошел вслед за Мерени. Цако — за ним.

— Эй, ты!

Мерени поставил сумку около одной из кроватей, но не обернулся.

— Эй, ты! — снова повторил Медве.

Он не мог решиться сразу взять его за плечо. Но на этот раз Мерени все же оглянулся.

Цако стоял рядом с Медве, всего на полшага сзади. Он не произнес ни слова. Зато Медве разговорился.

— Эй, ты! Как ты посмел его ударить? Он ведь тебя не трогал.

До сих пор Мерени смотрел на них через плечо. Теперь же он медленно повернулся к ним лицом. Но ничего не отвечал.

Цако продолжал молчать. Говорил только Медве, но, видимо почувствовав, что говорит больше чем следует, он тоже замолчал. Откуда-то вдруг появился и втиснулся между ними щербатый, щуплый парень и, злобно ухмыляясь, зашипел под носом у Медве:

— Ты, паршивый щенок! Ты что, Мерени хамишь?

Его рьяность могла показаться смехотворной, если бы не была так омерзительна. Вид у него был хилый и болезненный. Под глазами темные круги. Мерени, не глядя, одним движением руки, отпихнул его в сторону.

Медве непроизвольно отступил на шаг. Он поддался было негодованию, но теперь на мгновение к нему вернулась его рассудительность и природное малодушие. Он дрожал за каждую частицу своего тела и брезговал прикасаться к чужим людям и их вещам. Он колебался. Мерени не двигался, Цако тоже; теперь, отступив, Медве стоял совсем рядом с Цако.

Их уже обступили со всех сторон. Вдобавок к щербатому тут вдруг оказался и рыжий с бычьей шеей, тот самый, что помогал Мерени снимать с Формеша башмаки. Медве не заметил, что еще какой-то парень, подкравшись сзади, примостился у его ног, точнее встал сзади него на четвереньки. Мерени неожиданно дернулся и взмахнул кулаком, как бы желая ударить Медве в нос.

Но не ударил, а только сделал вид, что хочет ударить. По его замыслу Медве, инстинктивно отступив, должен был споткнуться о скорчившегося за ним парня и, перелетев через него, грохнуться навзничь. Любой другой, наверное, так и сделал бы — отступил, чтобы уйти от удара, а Мерени осталось бы только утереть кулаком нос. Однако Медве, вопреки всем расчетам, шагнул не назад, а вперед и поднял судорожно сжатые от ярости кулаки. Они почти столкнулись друг с другом. Медве легко мог бы теперь смазать оторопевшего Мерени по физиономии или хотя бы отодрать его за оба уха, но вновь заколебался.

Этой секунды нерешительности сонливому было более чем достаточно. Левой рукой он ударил Медве снизу в подбородок, а правой схватил и стремительно вывернул назад его руку. Медве крутанулся вокруг собственной оси и упал на колени, спиной к Мерени. Сжав зубы, он подавил стон, хотя ему и казалось, что рука вот-вот оторвется.

Цако, между тем, отскочил в сторону, чтобы никого не было у него за спиной; он почувствовал на себе чей-то взгляд — рыжий с бычьей шеей неподвижно следил за ним и при этом уже как-то подозрительно щурился. Цако не колебался и не медлил. Он развернулся на четверть оборота и стремительно взмахнул рукой.