Училище на границе - [20]

Когда же я удивленно уставился на него, он закончил:

— Не свисти задницей.

И раздраженно отвернулся. Я не мог взять в толк, чем я его разозлил, и еще не понимал многих выражений, которыми здесь изъяснялись. Я уже знал немало бранных слов, но понять, например, что значит слово «бардак», не мог. Между тем унтер-офицер Богнар то и дело пускал его в ход. «Здесь вам не бардак», — говорил он обычно, когда устраивал кому-нибудь разнос. А мой плосконосый сосед начал с этого наше знакомство. «Только смотри, не разводи бардак в тумбочке», — спокойно сказал он мне, вместо того чтобы представиться. Он выглядел добродушным малым, но имени его я еще не знал.

Наша тумбочка доходила ему до лба, собственно, это была даже не тумбочка, а высокая, громоздкая, безобразная коричневая тумба, подобие небольшого платяного шкафа, — и когда сосед рылся в верхнем ящике, ему приходилось вставать на цыпочки. Мне же этот шкаф доходил только до подбородка. Ящик делился перегородкой на две продольные половины. Изнутри на дверце была приклеена литография «Порядок пользования», в которой с помощью рисунков и печатного текста до мельчайших подробностей объяснялось, где что должно лежать. Ящик изображен был на ней сверху и в нем аккуратно уложенные мыло, зубная щетка, щеточка для ногтей, ножницы, иголка с нитками, «никелированная питьевая кружка» и тому подобное, там можно было разглядеть даже «резерв пуговиц», художник от руки изобразил все в двух экземплярах, слева мое отделение, справа — соседа; однако картинки покрупнее, изображавшие должный порядок в самом шкафу, он нарисовал уже по линейке. В результате чего уложенные там рубашки, кители и брюки олицетворялись узкими прямоугольниками. И как знать, быть может, если бы он не пользовался линейкой, вся моя жизнь пошла бы легче, а я сам стал бы более смелым, хорошим и добрым человеком.

Я не мог понять, почему моего плосконосого соседа злит, что я ругаю унтер-офицера Шульце; не мог понять, почему он со странным раздражением обзывает меня ж. . .й, скотиной, а то и похуже, хотя выглядит таким тихим, добродушным, парнем, но я не особенно ломал себе голову над этим. Поведение Петера Халаса настолько сбило меня с толку, что я вообще ни о чем другом не мог думать.

В столовой перед ужином унтер-офицер Богнар закрепил за нами столы, по десять человек за каждым, и здесь он тоже отделил новичков друг от друга. Таким образом, я оказался один среди девяти уже бывалых курсантов. Приказа садиться еще не было. Теперь столовая наполнилась, и другие три курса тоже в суматохе делили между собой столы. Дальний конец зала, вместе с двумя столами на возвышении для оркестра, заняли четверокурсники; к каждому столу младшекурсников и к нашему тоже прикрепляли главным одного четверокурсника. Эта процедура затянулась надолго, а я тем временем заметил недалеко от нашего стола Петера Халаса и вдруг решился к нему подойти.

Он стоял в нише у окна, и чтобы до него добраться, надо было протиснуться между шестью или восемью курсантами. Едва заметив меня, он глазами и бровями очень решительно дал мне понять, что мне лучше убраться на свое место, убраться ко всем чертям, и поскорее. Но я не обращал на это внимания. Я твердо решил с ним поговорить, как вдруг почувствовал, что меня схватили за плечо и отшвырнули назад.

Это Богнар отбросил меня обратно к моему столу. Он не ругался и вообще ничего не сказал, только указал рукой. Гул, и раньше-то негромкий, стих совсем. Проследив за взглядом окружающих, я повернулся к дальней двери. Там стоял господин унтер-офицер Шульце.

Я тихонько толкнул локтем своего соседа, смотревшего в другую сторону.

— Слушай, — яростно прошептал я, — этот гад Шульце снова здесь.

Он блеснул на меня глазами, и его лицо исказилось от ненависти:

— Может, ты заткнешься? — прошептал он. — Ты, дерьмо, жижа навозная, щенок паршивый, ты…

А второй мой сосед лягнул меня по ноге, видимо, услышали меня и другие, ибо один из курсантов, угрожающе выпучив глаза и перегнувшись через стол, шипел мне аналогичные проклятия. Четвертый парень, оказавшийся моим соседом слева, — но не тот, который лягнул меня, — после того, как мы, помолившись, уселись за стол, бросил мне: «Много болтаешь».

— Почему это я не могу говорить? — тихо, но возмущенно спросил я.

— Потому.

— Может, ты мне запретишь?

— Цыц, — коротко ответил он, и мне действительно пришлось замолчать, ибо из дальнего конца столовой к нам приближался дежурный офицер. Все смолкли.

На ужин дали гуляш, мы ели его ложками из глубоких тарелок. Я заметил, что многие что-то выцарапывают ножиками на кольцах для салфеток. Не слишком понимая зачем это — ведь на всех кольцах стояли номера, — я тем не менее тоже достал свой перочинный ножик и просто ради развлечения последовал их примеру. Резать кольцо из мягкого сплава было приятно, но я все же бросил это занятие, едва начав. Ибо не без удивления обнаружил, что оно меня не радует.

Богнар повел нас в спальню, как здесь говорили, «сомкнутым строем», теперь мы ходили так повсюду и всегда. Сначала мы строились в коридоре «развернутым строем», в две шеренги, потом поворачивались направо и — шагом марш. Из столовой уже валил следующий курс, курсанты разобрали с вешалок свои пилотки, построились и — рота, направо, в спальню шагом марш. Наверху Богнар заглянул на пару минут в умывальню, потом вышел, отдал распоряжение нескольким помогавшим ему курсантам и покинул спальню.