Учение о боговдохновенности. Мартин Лютер и его место в экуменической проблеме боговдохновенности - [45]
Однако для теологии Лютера и — как следствие — для его интерпретации разногласия авторитетных в средневековой церкви теологов не составляли сложности. Восстановив авторитет Писания, М. Лютер создал экзегетическую парадигму, которая не нуждалась в авторитетной поддержке мнений учителей древней церкви.
Вера в авторитет Слова Божьего, конечно, никогда в принципе не отвергалась Церковью, однако средневековое понимание критериев «истинности» строилось на субъективных предпосылках.
Согласно средневековому пониманию, произведение — неважно, богословское, историческое, или относящееся к сфере регулирования общественных отношений — могло быть признано авторитетным благодаря авторству или в силу всеобщего признания. «Так обстояло дело, — отмечает Б. Гене, — с многочисленными письменными источниками, которые были в ходу у христиан со стародавних времен великих соборов и великих вероучителей. Но, чтобы признать истинными более близкие по времени тексты, требовались авторитеты конкретных людей. Чтобы тексты «обладали непререкаемым авторитетом», порукой в нем долженствовал быть авторитет всем известного лица… Это мог быть папа или император, епископ, церковный капитул, светский государь. А поскольку среди этих авторитетных лиц одни были значительнее других, то, соответственно, одни тексты оказывались более истинными, чем другие».[188]
Поскольку критерием истинности стал служить факт одобрения со стороны авторитетного лица или авторитетного института, термин «одобренный» (approbatus) стал употребляться в значении «истинный». Таким образом критерий истинности потерял изначальную объективность и стал вторичным по отношению к внешним факторам.
Средневековые богословы, подобно средневековым историкам, «не критиковали свидетельств, они оценивали свидетелей. Их критика вполне естественным образом исходила из основного различия между источниками, наделенными авторитетом и лишенными его; она строилась на фундаментальном противопоставлении источников истинных и ложных»[189]. Таким образом, понятие истинности, согласно средневековому пониманию, воспринимается вторичным по отношению к рецепции общепризнанными инстанциями. Сопоставив введение к знаменитым 95 тезисам М. Лютера («Диспут о прояснении действенности индульгенций») «из любви к истине (veritatis) и стремления разъяснить ее…» с Первым тезисом «Господь наш Иисус Христос, говоря: «Покайтесь!», заповедал…», мы увидим, что уже в трудах «раннего Лютера» «истина» трактуется иначе, а именно — как утверждение (или суждение), основанное на Библии. В этом отношении показателен также 18 тезис, в котором в качестве возможных доказательств рассматриваются аргументы разума и свидетельства Библии, но не авторитетные для средневекового понимания инстанции. Отчасти такое новое понимание «истины» было подготовлено гуманистами, оно очень близко тезисам, сформулированным ярким выразителем гуманистической идеологии Ульрихом фон Гуттеном в инвективе, направленной против преследовавшего М. Лютера католического духовенства. «Но вы, — возмущается гуманист, — вознесли свою власть превыше законов и Христовых заветов, и уже не свидетельством Писания хотите вы побеждать, но собственным суждением и авторитетом».[190] Но если гуманисты делали из аналогичных тезисов общественно-политические выводы, то М. Лютера волновала прежде всего исповедальная сторона вопроса.
Восстановив авторитет Писания, М. Лютер создал экзегетическую парадигму, которая не нуждалась в авторитетной поддержке мнений учителей древней церкви.
Авторитет Библии, конечно, никогда в принципе не отвергался Церковью. В различные периоды церковной истории, в различных школах и направлениях, особенно в окка-мистской традиции, авторитет Библии был весьма велик. «Но когда М. Лютер, — подчеркивает Хегглунд, — говорит о Библии как о божественном Слове, пришедшем через пророков и апостолов, то в этой концепции заложено новое убеждение в первичном значении Слова и в его непререкаемом авторитете. Новое в отношении к Библии заключается прежде всего в более глубоком понимании ее содержания и в том, что ее авторитет становится действительным даже в споре с преданием церкви и является непререкаемым для совести человека».[191]
М. Лютер никогда не излагал в систематизированном виде основных пунктов своего экзегетического метода. Различные, часто не совпадающие в подробностях концепции Лютеровской интерпретации Библии обязаны своим происхождением не самому Реформатору, но исследователям его творчества. Очевидно, что они носят вторичный характер, как всякая попытка систематизировать то, что в первоисточнике существует в разрозненном виде.
При этом надлежит помнить, что кажущееся отсутствие формальной систематики еще не означает отсутствия вообще всякой упорядоченности и тем более — некоего единства. Как верно заметил Э. Жильсон, применительно к Августину, часто не знаешь, что же именно он делает — доказывает бытие Божье или обосновывает теорию познания, говорит о первородном грехе или о чувственности и так далее Суть учений многих ранних (и средневековых) авторов как раз в том и заключается, что все это делается одновременно или почти одновременно, подчас в одном и том же трактате или даже в одном рассуждении. Именно это обстоятельство имел в виду Е. Трубецкой, говоря, что, если даже не считать учение Августина философской системой в строгом смысле, это еще не основание отрицать за ним всякую систематичность. «Нельзя, — писал Трубецкой, — отрицать за каким-нибудь учением значение системы только потому, что оно имеет свои противоречия». Системой можно признать «всякое учение, проникнутое единым идеалом или принципом».
