Ученица Калиостро - [37]

— А теперь выкладывай все, что ты знаешь про бедную Маврушку, — потребовал Маликульмульк.

— Да ничего я не знаю. Это вашей милости виднее, вы же к ней ездили…

— Я-то ездил, а ты про нее разузнать пытался. Кого ты о бедной бабе расспрашивал?

— Добрых людей… — пробормотал Терентий, неприятно пораженный строгим голосом недоросля.

— Где ты этих добрых людей отыскал?

Маликульмульк затеял этот допрос неспроста. Ему было ясно, что смерть Маврушки как-то увязана с игроцкой компанией, которая сделалась для него некой прекрасно-недосягаемой мечтой. Маврушка была загадочным образом связана с графиней де Гаше, она знала в лицо тех игроков, что разорили Михайлу Дивова. Кому и чем она могла помешать? Не хранила ли она в памяти нечто, связанное с отравлением фон Бохума?

Терентию страх как не хотелось выдавать кучера Данилу и белошвейку Дуняшку. Ведь если про них рассказать, недоросль, чего доброго, сам к ним поплетется и обойдется без Терентия. А это значит — что? Что в его голове угнездится мысль: Терентий-то не больно нужен! Поэтому сопротивление было долгим, упорным и бестолковым. Наконец Маликульмульк объявил, что все вымыслы Терентия про Маврушку, ее серьги и ее приключения — сплошные враки, и впредь вруну веры не будет. Умудрился же он изобрести ни с чем не сообразные амуры между начальником губернаторской канцелярии и горничной. Тогда только Терентий, спасая свою репутацию и свое место при особе Косолапого Жанно, назвал имена.

И не прогадал! Маликульмульк приказал встретиться еще раз с Дуняшкой и выпытать все, что она знает про жизнь семейства Дивовых. В конце концов раз его сиятельство решили позаботиться об отставном бригадире, неплохо бы собрать о нем сведения — трезвого ли поведения, не ссорится ли с соседями из пустяков. Да и сам, не играет ли в картишки. Как раз на картежную сторону дела Маликульмульк сильно напирал — и, повторив о ней раз десять, решил, что достаточно прочно вдолбил задачу в красивую, но туповатую Терентьеву голову.

Имелись у него и другие вопросы — о том, где же на самом деле труп подбросили в карету. Окрестности Гостиного двора были, допустим, тем местом, где неведомый злодей удавил горничную. Но для этого нужно было ее выследить и быть уверенным: она придет именно в тот закоулок, где ее удобно будет убить и сразу спрятать тело, ведь вокруг Гостиного двора всегда полно народа… Маликульмульк быстренько перебрал в памяти все, связанное с Маврушкой. Похоже, она сама не очень хорошо представляла себе, чем будет заниматься в ближайшие полчаса. Придет хозяйке в голову послать ее на улицу взять ниток у лоточника или сливок у мальчика-молочника — побежит. Обнаружится, что чулки у хозяйки грязные, — встанет к корыту. Возникнут вдруг свободные полчаса — помчится на Родниковую к госпоже Дивовой или на Мельничную к давним кумушкам. У Гостиного двора она могла оказаться так же случайно и непредсказуемо. А вот на Родниковой или на Мельничной ее можно было ждать в ту пору, когда уже стемнело и в морозовском доме сели ужинать.

Тут Маликульмульк вспомнил, как подвозил Маврушку на Романовку. И его передернуло при мысли, что он, похоже, последний видел бедную горничную живой.

Отчего она вдруг устремилась обратно, на Родниковую, когда уже была в двух шагах от морозовского дома? Тогда он решил, что дело в госпоже Дивовой или даже в забытой корзинке. Но, похоже, дело было в высокой и тонкой даме, лицом похожей на мопса. Маврушка ведь, стоя у калитки, прекрасно ее видела — и фонарь горел поблизости, и от окон исходил свет.

— А скажи-ка, братец, за каким бесом ты в тот день ездил на Родниковую? — вдруг брякнул Маликульмульк.

— Никуда я не ездил! У Гостиного двора стоял! — выпалил Терентий.

— А вот схожу-ка я, не поленюсь, завтра на Родниковую да поспрошаю людей, не видел ли кто среди дня кареты с голицынским гербом! — пригрозил Маликульмульк. — Полицейские-то не знают, где про карету спрашивать, а я знаю!

Терентий сперва окаменел, потом рухнул на колени.

— Батюшка, не погуби! — взвыл он и пополз по грязному полу к коленкам недоросля, чтобы обхватить их, как блудный сын — колени всепрощающего отца.

Маликульмульк растерялся — отродясь его никто так не хватал и не лапал за ляжки. Он что было силы отпихнул Терентия, так что кучер, сам молодец не хилый, уселся на пол и уставился на Маликульмулька снизу вверх.

Положение создавалось дурацкое. Умнее всего было бы выставить Терентия из комнаты и махнуть рукой на всю эту историю с покойной Маврушкой. Да и вообще поостеречься искать компанию, в которой то одного участника мышьяком попотчуют, то другой сгинет неведомо куда, то бывшая горничная его жены найдется удавленной. Вот подружись с такими мошенниками — сам поплывешь вниз по Двине с камнем на шее.

Однако за гроши этак не убивают. Убивают из-за немалых денег. Что же ставят на кон эти господа и дамы, если, похоже, доходит до третьего смертоубийства?

Маликульмульк внутренне содрогнулся: так вот ты какова, матушка Большая Игра…

У него были сложные и странные отношения с деньгами. Он хотел, чтобы деньги пришли, чтобы их вдруг оказалось много. Скажем, взяли комедию, поставили — и вдруг от этого произошла куча денег. Так он себе это представлял в пятнадцать лет, когда писал «Кофейницу», — и недалеко ушел от себя тогдашнего. Смешной принцип «Сперва слава, потом деньги» уже доказал свою несостоятельность, но даже когда он носился по ярмаркам, выигрывая и проигрывая, ему не приходило в голову, что деньги — это промежуточный этап. Вот они попали к тебе в руки — хватай, присматривай имущество, покупай, пока Фортуна не подсунула возможность расстаться с ними без всякой для себя пользы. А для него эти тысячи были чем-то вроде дорогой и яркой игрушки, с которой можно поиграть, а потом куда-то засунуть или даже вовсе выбросить. Вроде как кубарь царя Вакулы. Царство захвачено злодеем — а для него важнее дела нет, чем спускать кубарь и любоваться его пестрым вращением. Вспомнилось, как хохотало голицынское семейство, едва только в «Подщипе» заходила речь об этом самом кубаре, который автор подсмотрел в комнате у младших мальчиков.