Участница свадьбы - [46]

Тишина в комнате была похожа на тишину кухни, когда в сонный полдень перестают тикать часы, в душу закрадывается непонятная тревога и не проходит до тех пор, пока не поймешь, что произошло. Несколько раз она слышала такую тишину. Однажды это произошло в магазине Сирса и Роубака, за секунду до того, как она неожиданно украла нож, и еще раз в апрельский полдень в гараже Маккинов. Это было молчаливое предостережение против неведомой грядущей беды, и тишина возникала не из-за отсутствия звуков, а от ожидания и неопределенности. Солдат не сводил с нее глаз, и Ф. Джэсмин стало страшно.

— Ну, Джэсмин, — сказал он неестественным, надломленным, низким голосом и протянул к ней руку, держа ладонь вверх, — хватит терять время.

Не выдержав нескончаемой тишины, Ф. Джэсмин направилась к двери, но, когда она проходила мимо солдата, он вдруг вскочил и схватил ее за руку. Следующая минута была как минута, пережитая в ярмарочном балагане ужасов или в настоящем сумасшедшем доме. Ф. Джэсмин почувствовала, не помня себя от страха, как солдат обнял ее, почувствовала запах пота от его рубашки. Он не был груб, но происходящее стало бы понятнее, будь солдат груб. От страха Ф. Джэсмин не могла шевельнуться, не могла оттолкнуть сумасшедшего солдата и изо всех сил укусила его. Он закричал и отпустил ее, потом бросился к ней; на его лице застыло изумленное выражение боли. Ф. Джэсмин схватила с комода графин и ударила солдата по голове. Он качнулся, потом его ноги стали медленно подгибаться, и он медленно опустился на пол, раскинув руки. Удар прозвучал глухо, как звук удара молотка по кокосовому ореху, и наконец нарушил тишину. Солдат лежал неподвижно, на его побелевшем веснушчатом лице застыло изумленное выражение, на губах выступила капелька крови. Но его голова не была разбита вдребезги, на ней не было видно даже трещины, и Ф. Джэсмин не знала, жив он или умер.

Тишина была нарушена так же, как в дни, проведенные на кухне, когда после первых мгновений страха она понимала причину тревоги и слышала, что настольные часы перестали тикать. Но сейчас у нее не было часов, которые можно потрясти и поднести к уху, перед тем как завести, и почувствовать от этого облегчение. Капли воды из графина попали на стену; солдат лежал на полу среди мусора, как сломанная кукла. Ф. Джэсмин мысленно приказала себе: «Уходи!» Сначала она бросилась к двери, но потом повернулась, вылезла в окно на пожарную лестницу и быстро спустилась на землю.

Она бежала так, будто за ней гнались, подобно беглецам из сумасшедшего дома в Милджвилле, не глядя по сторонам, а добежав до угла своей улицы, она увидела Джона Генри Уэста и обрадовалась. Он ждал, не мелькнет ли под уличным фонарем летучая мышь, и эта привычная картина подействовала на нее успокаивающе.

— Дядя Ройал тебя давно ищет, — сказал мальчик. — Почему ты так дрожишь, Фрэнки?

— Я только что разбила голову одному сумасшедшему, — ответила она, отдышавшись. — Я разбила ему голову и не знаю, жив он или умер. Это был сумасшедший.

Джон Генри посмотрел на нее без удивления.

— А как он себя вел? — Она ничего не ответила, и он продолжал: — Ползал по земле, стонал и пускал слюни? (Все это как-то проделала прежняя Фрэнки, чтобы подшутить над Беренис и повеселиться, но провести Беренис не удалось.) Да?

— Нет, — ответила Ф. Джэсмин, — он…

Но, посмотрев в эти холодные детские глаза, она почувствовала, что не сумеет ничего объяснить. Джон Генри не понял бы, а от взгляда его зеленых глаз ей стало не по себе. Иногда его мысли уподоблялись картинкам, которые он рисовал цветными карандашами в блокноте. Совсем недавно он показал ей такую картинку. Он изобразил монтера на телеграфном столбе. Монтер висел на спасательном поясе, и все было нарисовано очень подробно, даже «кошки». Картинка была сделана очень тщательно, но оставила у нее какое-то неприятное ощущение.

Она еще раз посмотрела на рисунок и наконец поняла, что в нем не так. Монтер был нарисован в профиль, но с двумя глазами — одним над переносицей, вторым чуть ниже. И это была не случайная ошибка — ресницы, зрачки и веки обоих глаз были нарисованы с большим старанием. От этого двойного лица, изображенного в профиль, ей стало не по себе. Но попробуй что-нибудь доказать Джону Генри, спорить с ним бесполезно — все равно что с каменной стеной. Почему он так нарисовал? Почему? Потому что это монтер. Что? Потому что он лезет вверх по столбу. Понять его точку зрения было невозможно. А он не понимал, чего хочет от него она.

— Забудь о том, что я тебе сейчас сказала, — приказала Ф. Джэсмин и тут же поняла, что глупее поступить не могла. Теперь он наверняка ничего не забудет. Поэтому она взяла Джона Генри за плечи и легонько его встряхнула. — Поклянись, что никому не расскажешь. Клянись: «Если я проговорюсь, пусть Бог зашьет мне рот, зашьет мне глаза и отрежет уши ножницами».

Но Джон Генри не стал давать клятву. Он только втянул свою большую голову в плечи и тихо пробормотал: «Кш-ш».

Она попыталась еще раз.

— Если ты кому-нибудь проговоришься, меня посадят в тюрьму, и тогда мы не поедем на свадьбу, — сказала она.