Участница свадьбы - [27]

— Если нет, я убью себя, — ответила она. — Но они меня возьмут с собой.

— Как ты себя убьешь? — спросила Беренис.

— Выстрелю себе в висок из пистолета.

— Из какого это пистолета?

— Из пистолета, который папа держит в правом ящике стола под носовыми платками, рядом с фотографией мамы.

Минуту Беренис молчала, и по ее лицу нельзя было догадаться, о чем она думает.

— Ты помнишь, что мистер Адамс запретил тебе трогать пистолет? А сейчас иди к себе. Обед скоро будет готов.

Обед начался поздно, этот их последний обед втроем на кухне. По субботам они обедали, когда им хотелось, и на этот раз они сели за стол в четыре часа, когда пыльные лучи августовского солнца уже косо ложились на двор. В эти часы солнечные лучи расчерчивали задний двор так, что он походил на решетку странной яркой тюрьмы. Два фиговых дерева стояли зеленые и плоские, пронизанные солнцем, беседка отбрасывала густую тень. Во второй половине дня солнце не попадало в окно задней стороны дома, и на кухне все было серым. Они начали обедать в четыре и сидели за столом, пока не начало смеркаться. К обеду была грудинка, запеченная с горошком и рисом. Разговор зашел о любви. Ф. Джэсмин никогда еще не приходилось обсуждать этот предмет — во-первых, раньше она в любовь не верила и не писала о ней в своих пьесах. Но в этот день, когда Беренис завела этот разговор, Ф. Джэсмин тихо жевала горошек с рисом и слушала.

— Чего я только не видела и не слышала! — говорила Беренис. — Иной раз мужчины влюбляются в таких безобразных девушек, что просто диву даешься: ослепли они, что ли? Видала я такие чудные свадьбы, что никто бы не поверил, если рассказать про них. Был один парень с таким обожженным лицом, что…

— Кто? — спросил Джон Генри.

Беренис умолкла и занялась едой. Ф. Джэсмин сидела, положив локти на стол и упершись босыми пятками в перекладину стула. Она сидела напротив Беренис, а Джон Генри — лицом к окну. Ф. Джэсмин обожала запеченную грудинку. Она всегда говорила, чтобы, когда она умрет и ее положат в гроб, ей к носу поднесли бы тарелку с рисом и горошком — проверить, умерла она или нет. Если в ней останется хоть искра жизни, она сразу сядет в гробу и начнет есть; но если ее не сможет поднять даже запах этого блюда, так пусть спокойно забивают крышку гроба — значит, она действительно умерла. На этот раз Беренис для проверки выбрала для нее кусок жареной форели, а Джону Генри дала шоколадную помадку с орехами. И хотя Фрэнки говорила, что любит запеченную грудинку больше всех, однако другие тоже ее любили, и в этот день все трое обедали с большим удовольствием; они ели грудинку, кукурузный хлеб и печеный картофель, запивали их молоком и разговаривали.

— Да-а, чего только не довелось мне повидать, — изрекла Беренис, — а такого не встречала и слыхом не слыхала. Нет, такого не встречала никогда.

Беренис замолчала и покачивала головой, ожидая, что они начнут ее расспрашивать. Ф. Джэсмин не произнесла ни слова, но Джон Генри поднял любопытное личико и спросил:

— Что же это, Беренис?

— А то, — объявила Беренис, — чтоб кто-нибудь влюбился в свадьбу. Я всякого насмотрелась, но про такое не слыхала.

Ф. Джэсмин пробурчала что-то невнятное.

— Так вот, подумала я как следует, и вот что мне пришло в голову. Тебе уже пора подумать о кавалере.

— О чем?

— Я говорю, — повторила Беренис, — подумать о кавалере. О симпатичном белом мальчике — кавалере.

Ф. Джэсмин положила вилку на стол и замерла, повернув голову в сторону.

— Мне не нужен никакой кавалер. К чему он мне?

— Как — к чему, глупышка? — удивилась Беренис. — Для начала пусть он водит тебя в кино.

Ф. Джэсмин перебросила волосы сзади на лоб и провела пятками по перекладине стула.

— Теперь ты не должна быть такой грубой, жадной и неуклюжей, — продолжала Беренис. — Тебе нужно следить за собой и носить платья. И разговаривать нежно и лукаво.

— Я больше не грублю и не жадничаю, — тихо ответила Ф. Джэсмин.

— Ну и хорошо, — сказала Беренис, — остается только найти кавалера.

Ф. Джэсмин захотелось рассказать Беренис про солдата, про гостиницу и про то, как солдат пригласил ее вечером на свидание. Но что-то удерживало ее, и она продолжала, стараясь хоть в намеке открыться Беренис.

— Какого кавалера? Кого-нибудь вроде… — Ф. Джэсмин замолчала, потому что в этот последний день на кухне солдат казался ей чем-то ненастоящим.

— Ну, тут уж я тебе советовать не могу, — сказала Беренис, — тебе самой нужно выбрать.

— Кто-нибудь вроде солдата, который мог бы пригласить меня на танцы в «Веселую минутку»? — Она не смотрела на Беренис.

— Кто говорит о солдатах и танцах? Речь идет о хорошеньком белом мальчике твоего возраста, таком, как малыш Барни.

— Барни Маккин?

— Ну конечно, для начала он бы подошел. Ты могла бы гулять с ним, а потом встретила бы кого-нибудь другого. Для начала и он сойдет.

— Этот паршивый, грязный Барни!

В гараже тогда было темно, сквозь щели в закрытой двери проникали тонкие солнечные лучи, и пахло пылью. Но Ф. Джэсмин не хотелось вспоминать о происшедшем там. Она взяла себя в руки и начала перемешивать на тарелке горошек и рис.

— Другой такой сумасшедшей, как ты, в городе не найти.