Убырлы - [17]

Он так и лежал, накрыв голову рукой, но я видел, что дед слышит и ждет. Что говорить, я не знал. Сказалось само, словами, которые сам я никогда не слышал и понимал кажое слово только после того, как произносил его:

— Tünlä yorup kündüz sevnür, kiçigdä evlänip ulğadu sevnür (Идущий ночью отдохнет днем, заведший семью молодым взрослеет в радости (др. — тюрк.)).

Däw äti снял ладонь с виска, потянулся и, не открывая глаз, вяло потрепал меня по лохмам. И, кажется, улыбнулся. В уголке век у него сверкнуло и начало набухать.

Я сделал вид, что заинтересовался чем-то в окне. Нельзя смотреть, как мужчины плачут.

— Наиль, — повторила мама. — Наиль, ты почему… Ты откуда все это знаешь?

Я встал, подошел к маме и объяснил, рассматривая папу, торжественно и важно устраивающегося на подушке:

— Мам, ну мы ж сколько татарский учим. Выучил.

— Так нельзя выучить. И потом, это не татарский.

Я открыл рот, а врач открыл дверь. Невысокий рыжеватый дядька в белом халате, молодой такой, вошел, уставился на нас и сказал неприятным тоном:

— Ага. Это что за делегация? Ну-ка брысь.

— Борис Иванович, вы знаете… — начала мама.

— Измайлова, ну вы же разумная женщина, я же вам все объяснил — ну зачем обострять-то на ровном?..

Врач замолчал, переводя взгляд с папы на däw äti и обратно. Быстро подошел к папе и наклонился, разглядывая его лицо — пристально и нагло, как игрушку какую-то. Папа улыбнулся — уже не по-детски, а тоже почти как раньше, иронически эдак, и пробормотал несколько тактов.

— Что-что? — спросил врач.

Папа похлопал его по рукаву и вроде подмигнул мне. Я-то разобрал, что папа строчку из любимой песенки сказал — All in all is all we all are (В общем, это всё, что мы собой представляем (англ.)). Глупость, а ему нравится.

— Ага, — сказал Борис Иванович и прошагал к däw äti.

Взял его руку, подержал и отпустил. Рука застыла в воздухе и аккуратно вернулась на седой висок.

— Ага, — повторил врач, уставившись куда-то себе на нос. Подумал, стремительно развернулся и спросил меня:

— Тебя как зовут?

— Наиль это, мой сын, — торопливо сказала мама. Она все еще боялась, что нас будут ругать и наказывать.

— Наиль, значит. Знаешь что, Наиль…

— Гад ты, Наиль, вот что! — рявкнула Гуля-апа с порога.

3

— Мы тебе бубновый туз на спину нашьем, — пообещал Юсуп Баширович. — Знаешь, для чего?

Я пожал плечами и предположил:

— Ну, видимо, всему отделению по карте на спину нашьете, а потом у всех кожу со спины срежете. Будет подарочная колода.

Юсуп Баширович моргнул, но тут же насупился еще страшнее. Да не очень меня все эти свирепости пугали. Перебор с ними сегодня. А пугаться и виноватиться я еще на стадии Гуля-апы устал. Не устанешь тут.

Как она орала. На меня так сроду не орали, даже мама. И тем более при маме не орали. Попробовали бы. Дольше трех секунд проба вряд ли протянется.

А тут мама сама чуть не заорала, кажется. Не заорала и у Гуля-апы громкость убавила в момент. Ну, как в момент, с поправкой на особенности женского голосового аппарата. За минуту где-то. Затем послушала клокотанье Гуля-апы, посмотрела на меня грустно так и с укоризной, и сказала:

— Наиль, в самом деле. Ты что ж пропал так. Все же волновались.

Это, значит, зря я так пропал. Надо было по-другому пропасть. Навсегда, например.

Обиднее всего было, что я и впрямь накосячил. Надо было Гуля-апе еще вчера позвонить. Хоть от медсестры, хоть мобильный на минутку у кого угодно попросить. Не пожалели бы, наверное. Мало ли, что номера не знаю. Узнать — на раз-два. Тем более, что у тети Лены ноутбук с интернетом в палате.

Не позвонил. И Гуля-апа меня искала почти три дня. Как пришла вечером с голубцами к нам в квартиру, не нашла никого (в этом месте у меня в памяти что-то шелохнулось, но я не успел сообразить и быстро отвлекся), часа два просидела на скамейке у подъезда, набирая мой номер, вернулась все-таки домой, а к семи утра прибежала к нам — и снова никого не нашла. Дальше пошла классика — морги, больницы, все такое, только у нас про это всегда с шуточками говорили, а Гуля-апа — со слезами.

Стыдно было, чего там. Я стыдился, пока Юсуп Баширович не сказал: «Пойдем». Я даже спрашивать не стал, куда. Ничего это не изменит. Приведут — увижу.

Привели — увидел. Широкий кабинет с непрозрачным окном, у стены здоровая такая штука: толстенное кольцо с лепестками внутри, торцом к лепесткам слегка вогнутый лежак, на язык смахивает. Все такое белоснежное, что холодно, а на самом деле температура нормальная, комнатная.

Полная тетка в светло-зеленом халате внимательно меня осмотрела, вполголоса переговорила с Юсупом Башировичем и сказала мне:

— Ложись, головой вот сюда.

Я молча стряхнул тапки и лег.

— Дыши ровно, глаза закрой и не открывай, пока я не скажу. Понял?

Я кивнул.

— Ты понял? — повторила тетка громче.

Я кивнул посильнее, аж затылком стукнулся. Юсуп Баширович, кажется, что-то зашептал, тетка недовольно буркнула в ответ. Щелкнула дверь, стало темнее, под затылком и лопатками зажужжало. Усыпляюще так. А я спать не хотел. Просто лениво было и расслаблено. Мимо лица медленно, успокаивающе, поползли светлые полосы, ощутимые даже сквозь веки.