Убийство жестянщиков - [11]

— Да благословит вас Господь, сэр. Спасибо вам за вашу заботу. Да сохранит вас святая Богоматерь.

Вот таким путем. В их словах чувствовалась теплота.

Я пошел бродить между надгробиями и вот на что наткнулся:

Томми Кеннеди

Библиотекарь

1938–1989

Господи, до чего близко к моему теперешнему возрасту. Я не верю в дурные приметы, но кокаин верит. Я невольно поежился. И не расслышал, как сзади подошел Трубочист.

Он сказал:

— Джек.

Я подпрыгнул на два фута. Он кивнул на надгробный камень и сказал:

— Он был другом моих людей.

— Он был и моим другом.

— Лучшие уходят первыми.

— Так всегда говорят ирландцы.

Он взглянул на меня почти с сочувствием. Мужчины себе такое редко позволяют. Мы не любим выставлять свои чувства напоказ. Мне даже не хотелось догадываться, что вообще он может обо мне думать. Он сказал:

— Там в гостинице скромные поминки.

— Спасибо, я загляну.

— Я это знаю, Джек.

И ушел. Я положил дрожащую руку на надгробье Томми. Мало кто относился ко мне с такой теплотой и так многому научил. А я уехал в Темплмор учиться на полицейского и напрочь о нем забыл. К моему вечному стыду, я узнал о его смерти только через два года. Может, Господь и простит меня, это Его дело — прощать. Но я сам себя не прощу.

Присутствовавший на поминках священник был моим заклятым врагом. Отец Малачи. Приятель моей мамаши, который меня на дух не переносил. Он курил сигареты «Мейджер», которые когда-то недолго пользовались успехом, потому что их курил Робби Колтрейн в «Крекере». Настоящие гвозди в твой гроб, крепче, чем poitin, и в два раза более убийственные. Он сильно постарел, но чего ждать от заядлого курильщика? Малачи подошел и сказал:

— Ты вернулся.

— Верно замечено.

— Я бы убил за сигарету.

— Вы бросили?

— Господи, да нет же, просто забыл в церкви. Служки обязательно сопрут.

Я предложил ему свою сигарету. Он многозначительно взглянул на меня:

— А ты когда начал?

— Простите, святой отец, так вы будете курить или нет?

Он взял сигарету и сразу же оторвал фильтр. Я дал ему прикурить, и он жадно затянулся.

— Дерьмо.

— Милое выражение для священника.

— Ненавижу это дерьмо.

— Так не курите.

— Да не сигареты… похороны, особенно это сборище.

— Ведь все Божьи дети, так?

Он отбросил сигарету и заметил:

— Ничьи они дети, эти бомжи.

Он исчез, прежде чем я успел ответить.

Можете не сомневаться, в гостинице я появился первым. Как выразился человек получше меня: «Просто усраться можно, как это их сюда пустили».

В последнее время тинкеры восстали после долгих лет дискриминации, довольно успешно затевая судебные процессы против пабов, в которые их не пускали. Владельцам питейных заведений пришлось принять меры. Поскольку меня самого не пускали в большое количество заведений, мое сердце по этому поводу кровью не обливалось. Я подошел к стойке. Бармен с виду напоминал Робби Уильямса. Оставалось надеяться, что манеры у него получше.

— Доброе утро, сэр. Вы с похорон?

— Именно.

— В баре все бесплатно до половины третьего. Что вам налить?

— Пинту и рюмку «Джеймсона» вслед.

— Не желаете ли присесть, сэр? Я принесу заказ.

Я сунул в рот горсть арахиса. Странно, но в этот момент я думал о двух писателях. С ними меня познакомил Томми Кеннеди. Уолтер Макен, который и тогда уже был так же хорош, как и сейчас, и Поль Смит. Когда-то на моей полке стояли «Алтарь Эстер», «Упрямый сезон» и моя любимая книга — «Во мне поет лето». Не так давно в библиотеке Ламберт я отыскал «Крестьянку». С моей точки зрения, эта книга, изданная в 1961 году, превосходит и «Город проституток», и «Пепел Анжелы». С помощью Поля Смита я открыл для себя Эдну Сент-Винсент Миллей, а это что-нибудь да значит.

Бармен принес выпивку и сказал:

— Доброго здоровья.

— Спасибо.

Пиво оказалось едва ли не лучшим из того, что мне доводилось пить. Приходилось согласиться с Флэнном О'Брайеном: «Нет ничего лучше пинты простого пива». Легло на кокаин как пушинка. Будучи еще молодым полицейским, я как-то отправился посмотреть Имонна Морисси в «Брате». Еще я должен был посмотреть на Джека Макгоурена в «В ожидании Годо», но вместо этого надрался. Какая оплошность.

Я пригубил виски и вознесся почти до небес. В ресторане начали появляться тинкеры. Подошел Трубочист и сказал:

— Не сидите один.

— Это что, указание? Скажите, что вы сделали с кистью?

— Похоронили.

Я отпил добрый глоток виски. Обожгло, что надо, как доктор прописал. В ресторане уже собралась целая толпа. Я сказал:

— Много народа пришло.

— Мы отдаем честь нашим мертвым. Никто ведь больше о них не позаботится.

— Трубочист, не обижайтесь, но мне хотелось бы определиться, как вас называть.

— Не понимаю.

— Странники, бродяги, цыгане… как? Мне как-то неудобно называть вас танкерами.

— Нас все так зовут.

— Я же не о том спрашиваю, верно? Как мне вас называть?

— Племя. Братья.

— Да? Здорово.

В его глазах появилась задумчивость. Он сказал:

— После Великого голода, если кто-то из братьев умирал, они в отместку поджигали жилища друг друга, вот нас и выгнали.

Его окликнули сразу несколько голосов, он рывком вернулся в настоящее и сказал:

— Мне надо идти.

— Назад к племени.

Он слегка улыбнулся. Я заказал себе еще порцию выпивки и вдруг сообразил, что мне с ними легко. Я бы мог напиться в стельку, но понимал, что должен держаться в рамках. Сказал себе: «Дело совсем простое. Надо только обнаружить, кто это сделал и почему».