Я была в мясной лавке, когда услышала разговор о том, что кто-то поселился в городском парке, и тут же подумала, что этим кем-то мог быть только ты. Две женщины судачили о тебе, стоя в очереди, а я разглядывала куски мяса, разложенные на прилавке, и думала о том, в каком странном месте я снова нашла твой след. Хотя, по правде сказать, где еще я могла снова услышать о тебе, если не в этом мясном царстве, наполненном запахом крови, приглушенным цветочным освежителем?
Совсем тихо я прошептала слова, произнесенные когда-то: «Мы катались на мертвых лошадях», и мне сразу стало нехорошо. Чтобы справиться с головокружением, я прижала рукав к лицу и глубоко вдохнула запах дождя и мокрой одежды. Они продолжали говорить о тебе, называя тебя то нищим, то бродягой.
— Иногда он устраивает в парке что-то вроде маленького кукольного театра, — говорили они, — рассказывает истории детям или гуляющим, а они подают ему немного денег или съестное — так он и живет. После представления он собирает свои дощечки, заворачивает марионеток в тряпку и исчезает в глубине парка. Иногда его можно увидеть возле запряженных пони, которые в хорошую погоду катают детей, за несколько монет он приносит им воду, чистит их и подметает навоз. Никто не знает, где он ночует, может где-то за прудом, в лесных зарослях. Малыши обожают его истории, — продолжали женщины, — и не они одни — местные пожилые дамы и просто праздно гуляющие тоже приходят их послушать. И все-таки надо быть осторожными, ведь известны разные случаи: однажды он бросит свой театр, сам испарится, а какой-нибудь ребенок пропадет бесследно. У него, конечно, простодушный и добрый вид, но можно ли доверять его детской речи и ангельскому лицу?
К этому времени мясник закончил разделывать мясо, завернул кусочки в розовую бумагу, и дамы направились к кассе. Я выскочила из лавки и побежала под дождем прямо, не разбирая дороги. Бежала долго и остановилась, только совсем выбившись из сил. Прислонясь к стене дома, я взглянула на небо. Дождь струился по моим волосам, зубы стучали, хотя вечер был теплым. Я подумала об Адеме и Мелихе, которые ждали меня дома и, наверное, уже волновались, и, постояв так некоторое время, с сожалением повернула обратно. Если бы они не ждали меня, я, охваченная восторгом, наверное, долго бежала бы под проливным дождем, неустанно повторяя, что кто-то, может быть ты, живет в городском парке. И какие небылицы, какие истории рассказываешь ты на его аллеях? Наверное, я долгj мчалась бы по улицам, выкрикивая эти слова.
Когда я вернулась домой, они играли в «желтого гнома»[1] на кухонном столе. Я остановилась на пороге и увидела их удивленные лица — я ведь брала с собой зонт, но забыла его в мясной лавке, и капли дождя стекали по мне, я дрожала и стучала зубами.
— Ты заболеешь, — сказал Адем, — быстро иди и переоденься.
Потом он посмотрел на мои руки и удивленно добавил:
— Ты ничего не купила?
Я покачала головой, зубы стучали так сильно, что я едва смогла бы ответить. Сын принес из ванной полотенце и заставил меня наклониться, чтобы вытереть мне лицо и волосы. Но я тут же мягко оттолкнула его со словами:
— Все в порядке, Мелих.
Я прошла в гостиную и села на диван. Мелих прибежал вслед за мной, и, так как я не сняла ни туфель, ни плаща, с которого капало на диван, он стал смотреть на меня с беспокойством, словно боялся, что, стоит ему отвернуться, я снова уйду и, возможно, никогда не вернусь. Не знаю, почему такая мысль пришла ему в голову. Я закрыла глаза и стиснула виски руками.
— Мама, у тебя болит голова? — прошептал он. — Хочешь, я принесу твои таблетки?
Я подняла голову и постаралась улыбнуться.
— Нет, — сказала я, — все в порядке, иди доиграй с папой партию.
Постояв некоторое время в нерешительности, он послушался. Я услышала, как на кухне они что-то говорили шепотом. Я снова закрыла глаза. Было слышно, как дождь стучал по стеклу. Я спрятала лицо в ладонях и подумала о парке, в котором скрывался ты. Теперь я слышала только звук своего вздоха, ощущала только тепло своего дыхания. И мысленно была уже в лесу, где ты прятался, в твоем тайном мире листвы, мире дня и ночи.
Так я просидела долго. Наконец встала. Меня знобило, но я так и не сняла плаща. Мне хватило одного взгляда, чтобы удостовериться, что дверь на кухню закрыта. Я поискала телефонную книгу в ящике комода, нашла нужное имя и, не задумываясь, набрала номер. После нескольких гудков мне ответил незнакомый дрожащий голос пожилой женщины. Он должен был показаться мне знакомым, но я так редко слышала его, что едва узнала.
— Это я.
Она не отвечала. Я услышала только ее быстрый и неожиданно близкий вздох, как если бы она прижала трубку к самому рту. Быть может, она смутно догадывалась о причине моего звонка и страшилась того, что я собираюсь ей сказать. На одном дыхании я выпалила:
— Он вернулся.
Она не спросила, кто звонит, не спросила, кто вернулся. Повисло бесконечное молчание, прерванное только ее внезапным рыданием.
— Моя девочка… — прошептала она.
Что-то в ее голосе напугало меня, и я отняла трубку от уха, но прежде, чем положить ее, снова услышала этот голос, голос пожилой женщины, голос моей матери, умолявшей меня: