Убийство времени. Автобиография - [71]

Шрифт
Интервал

Этот строй доводов предполагает, что хорошо соответствовать общим правилам, а не соответствовать — плохо. Хорошо соответствовать не стандартам физики (в ней конформен тот, у кого, по вашему выражению, недержание перьевой ручки), а совершенно отличным от них стандартам философии, которые по причине «малого числа» философов в этой стране («почти все они знают друг друга») могут быть и определены, и внедрены благодаря этой дружеской болтовне.

Но что за философ — если только он достоин этого звания — сможет счесть это критерием своего достоинства? Философия очень часто обращалась против status quo. Лично я склонен считать, что это одна из самых выдающихся функций философии: критически изучать существующие стандарты, показывать их порочность и упразднять их, предлагая новые стандарты. Слова Бакунина: «[Я] останусь человеком невозможным до того, как ныне возможные останутся такими»[79] — стали девизом для mhoгих философов, и их следовало бы взять на вооружение всякому кто стремится им стать. Эта критическая функция направлена не только против содержания обсуждаемых доктрин, но также и против преобладающих модусов дискуссии (афоризмы вместо последовательного набора доводов, памфлеты вместо трактатов, письма вместо статей, речи вместо лекций, театр вместо урока, исповеди вместо исследований, соблазнение вместо убеждения, Как частное, так и коллективное), а также против образа жизни, общепринятого у тех, кто уже находится внутри профессии, — так, образ жизни обитателей Фиваиды[80] не был похож на образ жизни ученых мужей из Александрии. Сегодня было бы желательно найти людей, которые бы твердо отказывались от заповеди «прилежно работать… читать и читать, учить и учить, говорить и говорить, и… писать и писать», демонстрируя таким образом, что в этот век нервного профессионализма еще остаются персонажи с характером. Почему бы нам не заполучить нового Диогена? И прямо тут, на нашем факультете? И почему бы мы не должны были защищать его от какого-нибудь декана, даже если его стиль жизни совершенно не согласен с нашим собственным? Я не хочу сказать, что революция в мысли, стиле, действии является сутью философии. Это будет довольно-таки неверно. Философов было множество, и еще больше существует сейчас таких философов, которые сознательно или бессознательно определяют свои задачи как анализ или сохранение того, что уже есть. Я также не хочу сказать, что у философии есть суть, какая бы то ни было. Все, что я хочу сказать — то, что ваш критерий соответствия, хотя на первый взгляд и довольно либеральный («не просите нас много писать — есть и другие способы быть философом») в действительности является критерием консервативным («и эти другие способы признаны состоятельными другими участниками этой профессии»), что одним росчерком уничтожает законную функцию философии из университета.

Вот и все, что я хотел сказать по поводу вашего критерия.

Но все же, дружище Уолли, неужели вы хотите применять его так, как он сформулирован? Когда вы говорите о «консенсусе работающих в дисциплине», собираетесь ли вы в самом деле включить в этот круг, допустим, Маркузе, Лихтмана, или Хайдеггера, может быть — Тайльхарда, а может — Брехта? Ведь если вы собираетесь включить в наш круг этих парней, тогда весь этот разговор о консенсусе является изрядным сотрясением воздуха: между этими мыслителями и для примера, Стросоном, согласия нет (я надеюсь, что консенсуса нет и между Грайсом и Лихтманом). Таким образом, вам было необходимо определить свою область компетенций значительно уже, и я никак не могу отделаться от подозрения (особенно когда вижу, по каким критериям вы определяете, что является философией, а что — нет), что для вас философ — это представитель англо-американской школы логического эмпиризма и/или лингвистического анализа, или же человек, пусть он даже и занимается чем-то иным, но по крайней мере способный говорить на аналитическом жаргоне с беглостью, достаточной для того, чтобы ублажить ваш (или Грайса, или Мейтса) слух (и в любом случае, он должен говорить по-английски — иначе его вряд ли будут «знать» «все остальные»). Вот почему существует два резона для того, чтобы с необходимостью отбросить ваш критерий (консенсус больших шишек). Во-первых, потому что это критерий конформности. Философы, желающие изменить всю эту чертову профессию, исключаются из нее сразу. Во-вторых, потому, что это же поле сужено еще сильнее — подходящий кандидат должен совпасть не со всей философией, а приспособиться к узкой, «профессиональной», но в действительности довольно провинциальной подгруппке философов, единственная заслуга которых заключается в том, что они нашли нескольких полуживых блох в истлевающем мехе некогда великого предприятия. (То, что используется узкий критерий, а не более широкий, хорошо видно на примере того, как департамент выдает приглашения на работу и продвигает преподавателей — примерами такого подхода являются Лихтман, Лакатос и давным-давно — Поппер.)

Теперь коротко об остальном в вашем наброске.

Для начала — я решительно возражаю против создания из философии особой дисциплины с особыми процедурами. Это предложение — само по себе особое философское учение, и его разделяют не все. Больше того, именно (философская) попытка преодолеть границы всегда приводила к прогрессу — последними великими примерами такого подхода были Бор и Эйнштейн, которые реформировали физику, обращаясь к философским принципам, и обогатили философию вливанием в нее физических результатов. Корреляция, на которую вы опираетесь (величие против длины списка публикаций для ученых XIX века) более чем сомнительна. Разве вы не знаете, что философы XIX века тоже были очень плодовиты, и что даже меньшие философы не были счастливы, если не написали множество томов? Кроме того, ученые XIX века все еще интересовались философией, так что вам, как человеку, которому надо делить материал на пригодное и непригодное, вменяется в обязанность внимательно изучать содержание их статей и не удовлетворяться одним лишь количеством. С другой стороны, в XIX веке наблюдался прогресс философских результатов (например, по линии Кант — Фихте — Гегель — Маркс), и этот прогресс выглядит почти научным (в том смысле, в котором вы употребляете слово «наука»). «Результаты философии определенно не кумулятивны, в отличие от математики или химии», пишете вы — и вы мудро не упоминаете здесь физику, ведь вы сами написали статью, которая указывает на близкое сходство между современной теоретической физикой и философией досократиков. Теперь физика, по мнению оценщиков отраслей знаний, по всей видимости, обгоняет химию — так не стоит ли посоветовать теперь упразднить также и «результаты» химии, и таким образом продвинуться вперед?


Еще от автора Пол Фейерабенд
Наука в свободном обществе

Пол Фейерабенд - американский философ, автор знаменитой «анархистской теории познания».Как определить соотношение между разумом и практикой? Что такое «свободное общество», какое место отведено в нем науке, какую роль играют традиции? На чем должна быть основана теория, которая могла бы решить основные проблемы «свободного общества»? Об этом — знаменитая работа П. Фейерабенда «Наука в свободном обществе», впервые публикуемая на русском языке без сокращений.


Рекомендуем почитать
Сподвижники Чернышевского

Предлагаемый вниманию читателей сборник знакомит с жизнью и революционной деятельностью выдающихся сподвижников Чернышевского — революционных демократов Михаила Михайлова, Николая Шелгунова, братьев Николая и Александра Серно-Соловьевичей, Владимира Обручева, Митрофана Муравского, Сергея Рымаренко, Николая Утина, Петра Заичневского и Сигизмунда Сераковского.Очерки об этих борцах за революционное преобразование России написаны на основании архивных документов и свидетельств современников.


Товарищеские воспоминания о П. И. Якушкине

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Последняя тайна жизни

Книга о великом русском ученом, выдающемся физиологе И. П. Павлове, об удивительной жизни этого замечательного человека, который должен был стать священником, а стал ученым-естествоиспытателем, борцом против религиозного учения о непознаваемой, таинственной душе. Вся его жизнь — пример активного гражданского подвига во имя науки и ради человека.Для среднего школьного возраста.Издание второе.


Зекамерон XX века

В этом романе читателю откроется объемная, наиболее полная и точная картина колымских и частично сибирских лагерей военных и первых послевоенных лет. Автор романа — просвещенный европеец, австриец, случайно попавший в гулаговский котел, не испытывая терзаний от утраты советских идеалов, чувствует себя в нем летописцем, объективным свидетелем. Не проходя мимо страданий, он, по натуре оптимист и романтик, старается поведать читателю не только то, как люди в лагере погибали, но и как они выживали. Не зря отмечает Кресс в своем повествовании «дух швейкиады» — светлые интонации юмора роднят «Зекамерон» с «Декамероном», и в то же время в перекличке этих двух названий звучит горчайший сарказм, напоминание о трагическом контрасте эпохи Ренессанса и жестокого XX века.


Островитянин (Сон о Юхане Боргене)

Литературный портрет знаменитого норвежского писателя Юхана Боргена с точки зрения советского писателя.


Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий

Перед вами дневники и воспоминания Нины Васильевны Соболевой — представительницы первого поколения советской интеллигенции. Под протокольно-анкетным названием "Год рождение тысяча девятьсот двадцать третий" скрывается огромный пласт жизни миллионов обычных советских людей. Полные радостных надежд довоенные школьные годы в Ленинграде, страшный блокадный год, небольшая передышка от голода и обстрелов в эвакуации и — арест как жены "врага народа". Одиночка в тюрьме НКВД, унижения, издевательства, лагеря — всё это автор и ее муж прошли параллельно, долго ничего не зная друг о друге и встретившись только через два десятка лет.