Убийство времени. Автобиография - [58]

В конце концов, даже если бы я и в самом деле был «шовинистской свиньей», когда писал эти строки, разве я не мог изменить свои взгляды за те десять лет, которые отделяют эту статью от ПМ? И как мы сможем это определить? Разумеется, читая книгу, а не выводя ее содержание из того, что было сказано раньше. Конечно, не всякий использует такую процедуру. Есть институции, которые судят личности в сугубо холистском ключе. Предполагая, что душа, однажды подвергшаяся порче, остается гнилой навсегда, они ищут подозрительные случаи и используют их для того, чтобы заклеймить человека на всю жизнь. Примерами таких институтов являются инквизиция, некоторые пуританские сообщества и КГБ — все эти организации изобрели и возглавляли мужчины. Может быть, Роуз хочет быть похожа на этих людей?

Я согласен с тем, что долгое время мужчины играли роль, которую не оправдывают ни их ум, ни характер и уж точно не их достижения, и что все мы, за очень немногими исключениями, поучаствовали в установлении такого порядка. Перерабатывая ПМ для третьего издания, я был удивлен тем, сколь часто я использовал существительное мужского рода или мужские фразы для описания людей в целом. Это может показаться несущественным, но я считаю иначе. Крохотные жесты поддерживают большие предубеждения. И решением этой проблемы будет не инверсия этих предубеждений, а более широкий взгляд на вещи, включивший бы в новую картину мира всех, даже животных, которые определенно предпочли бы жить в мире и на свободе — в противовес тому, как их заталкивают на суперфермы, калечат при транспортировке или истязают в стерильных лабораториях.

Что я думаю про ПМ сегодня? Что ж — ученые всегда действовали свободно и в довольно оппортунистическом ключе, когда занимались исследованием, хотя часто заговаривали иначе, когда вещали с кафедры. Теперь это широко признано историками науки. Я проанализировал галилеевские наблюдения с телескопом и обратил внимание на то, как Галилей, не особенно прибегая к теоретизированию, сумел получить внушительные результаты. Позже историки предположили, что такие уровни наблюдения формируют целые культуры, критерии и правила которых существенно отличаются от наблюдений теоретиков. Кроме того, анализируя теоретические достижения Галилея (в связи с его защитой Коперника — а не «Беседы о двух новых науках»), я предположил, что эти достижения включали в себя хитроумную реструктуризацию основополагающих идей и отношений. В наши дни все эти процессы изучены в подробностях. Я далек от того, чтобы утверждать, что историки, занимающиеся этим новым видом исследований, прочли ПМ и многому научились — ничто не будет дальше отстоять от истины. Однако приятно видеть, что некоторые мои диванные убеждения теперь разделяют ученые, находящиеся в тесном контакте с научной практикой.

Другие мои диванные убеждения распространились не слишком-то далеко. Я имею в виду мой «релятивизм», или идею о том, что культуры — это более или менее закрытые сущности со своими критериями и процедурами, что они самоценны и в них не следует вмешиваться. Этот взгляд в известной степени совпал с воззрениями антропологов, которые пытались понять сбивающую с толку сложность человеческого существования и потому поделили его на области, по большей части не пересекающиеся между собой, самостоятельные и самоуправляемые. Однако культуры взаимодействуют, они изменяются, у них есть ресурсы, которые превышают перечень их постоянных или объективных составляющих, — или, вернее сказать, тех составляющих, которые антропологи, по крайней мере некоторые, свели к неизбежным культурным правилам и законам. С учетом того, сколь многому научились культуры друг у друга, и принимая во внимание, сколь изобретательно они преобразили материал, собранный таким образом, я пришел к заключению, что всякая культура потенциально является всеми культурами и что особенные культурные черты — это изменяющиеся проявления единой человеческой природы.

У этого умозаключения есть важные политические следствия. Оно означает, что культурные особенности не являются неприкосновенными святынями. Не существует такой вещи, как «культурно оправданное» угнетение или «культурно оправданное» убийство. Есть только угнетение и убийство, и с ними нужно обращаться как с таковыми, при необходимости проявляя твердость. Однако, осознав потенциал всякой культуры к изменениям, мы обязаны открыться сами для этих изменений прежде, чем пытаться изменить других. Иными словами, мы должны обращать внимание на желания, мнения, привычки, предложения людей, с которыми мы будем взаимодействовать, и мы будем обязаны получить нашу информацию путем обширного личного контакта, а не держа дистанцию, не стараясь быть «объективным», не якшаясь с так называемыми лидерами. Человечные миссионеры всегда следовали таким правилам. Неповоротливое и зачастую бесцеремонное занятие «развитием» ясно показывает, как многому можно научиться у местных сообществ и как даже самые лучшие программы проваливаются, будучи навязаны сверху, без попытки понять местные обычаи. Так или иначе, объективизм и релятивизм не только несостоятельны как философские учения, они также и плохие помощники для плодотворного сотрудничества культур. Некоторые из моих ранних работ утверждали именно это, пусть даже это случилось задолго до того, как я сам понял, на чем делаю акцент. Так я опередил не только других, но даже и самого себя.