Убийство времени. Автобиография - [44]

Когда мои гостевые лекции закончились, администрация университета решила взять меня в штат. Кроме того, она обратилась к властям за знаменитой грин-картой — то есть за разрешением на постоянное проживание. Чтобы ее получить, им нужно было доказать, что никто в Штатах не превосходит меня в моей профессии. Я часто спрашивал себя, почему я имел такую популярность. Значительную роль в этом деле, конечно, сыграл мой вечно не закрывавшийся рот, но еще более решающее значение имели несколько статей, которые я опубликовал. Во-первых, у меня было «чудовище Витгенштейна». Я писал его не для публикации, а чтобы прояснить вещи для самого себя, но Энском отправила это в какой-то уважаемый философский журнал — и там статью приняли, и она даже кого-то впечатлила. Во-вторых, у меня были публикации совершенно в другой области — статья о доказательстве фон Неймана, и еще одна — о фон-неймановской теории измерения. Ни та, ни другая не отличались особенной оригинальностью, но их читали и комментировали (я даже получил письмо от Карла Фридриха фон Вайцзекера, который обсуждал эти статьи на своем семинаре). Очерки, которые я написал для Аристотелевского общества, опять-таки отличались от уже упомянутого — и по стилю, и по содержанию. Один из них был сокращенной версией моей диссертации, которая, в свою очередь, являлась производной от дискуссий в Крафтовском кружке. Во втором я применил трюк, который прежде использовал для Витгенштейна, к Нильсу Бору — мыслителю сложному и гораздо более неуловимому. Наконец, была еще одна публикация, на английском, о так называемом парадоксе анализа. К этому моменту я уже знал, как делаются дела в академии — чем больше статей ты настрочишь, тем лучше, — так что я написал немецкий вариант и отправил его в Kantstudien. В немецкой версии говорится ровно то же, что и в английской статье, изменена лишь последовательность аргументов. Один философ, я уже забыл, кто именно, прочел обе эти статьи и сказал, что я «развиваюсь». Так что теперь у меня было целых две статьи и какое-то развитие — моя репутация заметно выросла.

Во время поездки в Корнелл мне предложили позицию штатного доцента. Чтобы не отставать, Калифорния тоже предложила постоянную позицию. Я выиграл грант Фулбрайта и приглашение работать в Миннесотском центре философии науки, подкрепленное грантом Национального научного фонда. Я принял предложение из Беркли, отклонил грант Фулбрайта, попросил отпуск, который незамедлительно получил, и провел свой первый берклийский семестр, работая в Миннеаполисе. В то время Миннесотский центр был одним из самых передовых институтов в этой области. Здесь работал постоянный штат и приезжающие ученые, центр организовывал конференции в Миннесоте и в других местах. Почти все философы науки моего поколения побывали там на ранней стадии своей карьеры, и все они получили здесь решающий импульс для своей работы. С директором центра Гербертом Файглем мы подружились еще после встречи в Вене. Файгль был главным пиарщиком логического эмпиризма в США. Зная о пересечениях с другими школами и понимая их пропагандистский потенциал, он сделал сборник ключевых текстов, ввел термин «аналитическая философия» и использовал центр как станцию академического обмена для ученых из всех отраслей науки. Он был высокого роста и имел аристократическую внешность, у него был ищущий взгляд и вкус к коротким и колким фразам. Некоторые ученые, в том числе де Сантильяна, критиковали его за то, что он повторяется и отстал от времени. Поппер говорил: «Er ist in seiner Entwicklung stecken gebleben» («Он застопорился в своем развитии»). Обвинения в повторах, возможно, и справедливы — но их можно предъявить любому продавцу идей (и уж точно их можно предъявить Попперу). В то же время обвинения Файгля в отсталости — это полная чушь. Он сделал важный вклад в философию в традиционном, не-позитивистском смысле. Файгль был одним из немногих философов науки, занимавшихся специальными вопросами психологии и психоанализа, и он также изменил эмпиристскую философию науки, добавив в нее довольно большую дозу реализма. Его статьи «De principiis non disputandum?..», «Экзистенциальные гипотезы», а также его многочисленные попытки прояснить проблему отношений тела и сознания были передовыми исследованиями и сохраняют свое значение.

С Файглем мы встречались почти каждый день. Мы сходились за завтраком, говорили без остановки до середины дня, а затем отправлялись на обед с Гровером Максвеллом, Полом Меелем и разными посетителями. Файгль представлял голос разума, в то время как я защищал более инопланетные идеи. Нападая друг на друга перед ошеломленной аудиторией, мы получали гонорары, шли в ресторан и отлично проводили там время. Даже мои сны становились топливом для наших споров. Файгль верил в аподиктические суждения. Он утверждал — что было вообще-то ясно и так, — что, испытывая боль, он непосредственно и вполне определенно знал, что испытывает боль. Я ему не верил, но мог высказать лишь общие возражения. Но однажды ночью мне приснилось, что я испытываю приятные ощущения в правой ноге. Это чувство нарастало, так что я уже начал просыпаться. Ощущения стали еще острей, но теперь я уже совсем проснулся и понял, что все это время нога адски болела.