Убийство времени. Автобиография - [40]

Найти жилье в Бристоле оказалось не так-то просто. Я приехал впритык к началу занятий, и большинство лучших квартир уже были заняты. В результате мне достались две темные комнаты с прихожей, кухней и ванной на первом этаже жилого здания за университетом. В прихожей была стеклянная крыша, что означало, что за моими перемещениями по ней и по спальне могли наблюдать соседи с верхнего этажа. У секретаря нашего факультета там жила одна из подруг. Но я нескоро сообразил, почему после некоторых ночей, полных приключений, секретарь всегда приветствовала меня со знающей улыбкой.

Теперь мое время было поделено между чтением, прослушиванием радио, чтением лекций, семинаром для сотрудников, редкими свиданиями, приемными часами и театром. Зеленая серия издательства Penguin стала для меня бесценной находкой. Я поглощал эти книжки по пять-шесть штук в неделю и вскоре исчерпал запасы местного книжного. Я был очарован Хильдой Лоуренс[47]. Перечитывая ее книги тридцать лет спустя, я нашел ее сюжеты интересными, но гораздо менее таинственными, чем мне казалось В 1955 году. Видимо, это и называется растущим чувством реальности? Постепенно я принялся и за другие жанры. В один прекрасный день я прочел рассказ, в котором события развивались с бешеной скоростью — без особого смысла и не так уж связно, — объединяла все повествование только девушка по имени Роза, а вернее, ее тело в мешке, которое по ходу рассказа появлялось то тут, то там, в местах самых неожиданных. Весь сюжет держался только на ней. «Что за черт это написал?» — воскликнул я и посмотрел на обложку. На ней значилось — Дэймон Раньон. Я стал его поклонником на всю жизнь.

Наконец-то получив ежемесячное жалование, и притом, как мне тогда казалось, немалое — 90 фунтов в месяц, — я смог позволить себе немного роскоши. Я купил телефонный аппарат — это был мой первый в жизни домашний телефон. Я ходил на все премьеры в бристольском «Олд Вике», который в то время был лучшим театром за пределами Лондона. Питер ОʼТул играл Гамлета и Эстрагона; он также был занят в «Соперниках», в «Короле Лире» и в других спектаклях. Он легко относился к своей игре и время от времени начинал хихикать без всякой видимой причины. Алан Доби превосходно играл забавных персонажей и гадов, а Рейчел Роберте, которая вскоре стала очередной женой Рекса Харрисона, была великолепна в «Королеве и мятежниках» Уго Бетти. Здесь же я посмотрел «Камино Реал» Теннесси Уильямса и стал его большим поклонником. В Лондоне объявили, что будут давать «Отелло» с Винаем и Гобби. Гобби не приехал, его заменил Отокар Краус. Ну что ж, оставался хотя бы Винай. Его голос, некогда могучий, словно бы съежился, но играл он исключительно хорошо — каждый его жест был отточенным до мелочей и в то же время величественным. Годы спустя я снова увидел Виная — в Сан-Франциско он пел Фальстафа. Его голос улучшился — он не был грандиозен, но звучал четко, и можно было расслышать каждое слово. Не знаю ни одного другого случая, когда баритон (которым Винай начинал) стал тенором и затем снова стал баритоном. Кроме того, я нашел одну или двух дам, с которыми мог выпить чая, отправиться на ужин и/или в постель. В то же время в моей жизни оставалось немало пустот.

Я был увлечен интеллектуальными проблемами, принимал участие в дискуссиях, писал статьи и выступал. Но когда все статьи были дописаны, а все доклады прочитаны, я просто не знал, куда себя деть. Я мог бы выступать в театре, знал несколько ролей и, кроме того, считал, что идеи лучше всего представлять на сцене. Но из этого так ничего и не вышло. Я часто влюблялся, и притом без ума, но мои чувства менялись, когда роман, бывший до поры воображаемым, начинал принимать осязаемые контуры. Я почти всегда действовал словно бы на ощупь, не доводил дела до конца и не ставил себе сверхзадачи. По всей видимости, меня интересовало слишком многое и я не хотел, чтобы меня задвигали в какую-то нишу. Я пережил долгие периоды одиночества и скуки, блуждая по городу днями и ночами и надеясь, что кто-нибудь — предпочтительнее, чтобы это была женщина — появится и приведет мою жизнь в порядок. Позже, уже в Калифорнии, моя непоседливость приобрела межконтинентальный характер — работая там, я брал себе еще одну работу, а затем и следующую, так что вскоре большую часть времени я проводил в воздухе. Внешние вызовы окрыляли меня — и я увядал, когда вынужден был возвращаться восвояси. Почти целый год я ежедневно принимал секонал и спал дни и ночи напролет, за исключением собственных лекций и уроков пения. Я в буквальном смысле «убивал время». Может быть, я ждал, что моя жизнь вот-вот начнется — возможно, завтра, или на следующей неделе, или в следующем году все встанет на свои места. Тем не менее, посреди всей этой пустоты я писал статьи и очерки, которые не были всего лишь набором технических замечаний — в них также проявлялась простая и ничем не замутненная участливость к делам других людей. Откуда взялась эта забота? Кроме того, меня часто мучили боли — последствие ранения, полученного на войне. Боль вскарабкивалась на меня, завоевывала плацдарм, затем расширяла свои границы и длилась часами, а иногда и днями. Я принимал обезболивающее — сначала обычную дозу, потом двойную, а позже и пятикратную, так что иногда меня уже мутило — но боль все равно оставалась со мной. Мало-помалу, но чрезвычайно медленно, мои занятия, интересы и то, что я написал, стали гармонично соединяться. Я словно бы становился персонажем с определенным характером, настроением, взглядом на мир и относительно устойчивыми целями. Я уже не мог стать певцом, хотя давно мечтал о такой карьере. Ровно так же обстояли дела и с написанием пьес — по моему разумению, второе лучшее занятие в мире. Но оставалась возможность аранжировать идеи, подобно краскам и геометрическим фигурам, и в то же время сохраняя их драматический потенциал. Я получил и помощь извне — хотел бы сказать, что незаслуженно, но все-таки получил. Но все это еще было в далеком будущем. Сейчас на дворе 1955 год. Я только что познакомился со своей будущей второй женой, готовлюсь прочесть курс лекций по квантовой механике, и меня пригласили провести семинар в Альпбахе вместе с Альбертом Ланде.