Убийство времени. Автобиография - [17]
Муштра продолжилась в Запасном инженерном батальоне № 86 в Кремсе, недалеко от Вены. После нескольких недель я добровольно записался в школу офицеров. У меня не было жажды лидерства, одно лишь желание выжить: кандидаты получали дополнительный инструктаж в безопасных местах — быть может, война закончится прежде, чем нас отправят на фронт. Нашей первой дислокацией стал югославский Сисак. Мы расквартировались в гимназии недалеко от центра города и работали на берегах реки Сава. Там мы учились разбирать и чистить оружие, закладывать и обнаруживать мины, сооружать и разрушать мосты, делать, обнаруживать и обезвреживать бомбы — в программе было это и масса других полезных вещей. Сборка частей понтонных мостов была нашим самим нелюбимым занятием. Заранее изготовленные части моста раскладывались на песке; восемь (как мне кажется) солдат стояло вокруг в карауле. Отрывистый приказ — и упражнение начиналось. Группы по два-четыре человека исполняли тщательно стандартизованные действия. Потом они спотыкались, падали в воду или оступались под тяжестью громоздкого оборудования — и вынуждены были начинать все заново. Меня дважды отправляли в госпиталь, потому что мои ладони превратились в сплошные кровоточащие мозоли. У меня была солнечная комната, я читал «Зеленого Генриха» Келлера и принял решение стать художником.
Затем нас перевели в Вуковар. Там я узнал о самоубийстве мамы. Я сидел в общем зале и пытался придумать простую и убедительную диаграмму для изображения преобразований Лоренца. Ко мне подошел один из моих товарищей и сказал: «Могу я поговорить с тобой наедине?» Мы вышли в коридор и встали у открытого окна. Было уже темно и с трудом можно было разглядеть сад или деревья в нем. Он сказал мне, что случилось. Я поблагодарил его и вернулся к своим зарисовкам. Я совершенно ничего не почувствовал. Все прочие из отряда уже знали: они поспорили о том, как мне следует сообщить об этом поделикатнее. Они были поражены, даже удручены моим поведением; и они сказали мне об этом, когда я вернулся из Вены.
Мама умерла 29 июля 1943 года. Я приехал в город 4 августа, похороны были 5-го. Тело мамы лежало на возвышении, чуть выше уровня голов. Ее рот ввалился и губы почернели. Папа хотел посмотреть на нее поближе, но я потянул его назад: «Теперь смотреть не стоит, — сказал я, — лучше запомни ее такой, какой она была при жизни». Тело положили в гроб, гроб опустили в могилу, и мы стали забрасывать его землей. Я обронил свою лопату, которая со звоном упала на крышку гроба. Затем меня ждал сюрприз. Я думал, что церемонией будет руководить отец Эггер, священник из ближайшей к нам церкви. Вместо него явился отец Брандмайер, учивший меня Закону Божьему в старших классах, добрый человек и искусный оратор. Подозреваю, что Эггер не пожелал хоронить самоубийцу, папа обратился за помощью к Брандмайеру, и Брандмайер нашел, как это можно устроить. И снова люди шептались о том, как холодно и равнодушно я выглядел на этой церемонии.
Тетушка Юлия, которая не была моей любимейшей родственницей, теперь занялась нашим домашним хозяйством. Однажды зашел дядя Рудольф и спросил: «Что вы с ней сотворили?» Мы с папой ходили на длинные прогулки и говорили о самых обычных вещах. Вернувшись в Югославию, я записал свои впечатления на обложке гетевской «Ифигении». Был солнечный день, и я сидел на кукурузном поле. Я писал о печали отца, о том, что мы отдалились друг от друга и о неуловимости жизни. У меня были «правильные» мысли и «правильные» чувства — но мои эмоции были искорежены и поверхностны, так что выходили лишь волны на бумаге, а не слова с подлинным чувством. Я понимал, что ту* что-то не вяжется, хотя у меня не было примеров, на которые я мог бы положиться. Постепенно эти впечатления потускнели; остались только повседневные неурядицы, связанные с жизнью в оккупированной стране.
Мы никогда не сталкивались с Сопротивлением и не особо задумывались о том, что мы оккупанты. Из Вуковара мы переместились в Брод, затем в Баню-Луку, Нови Сад, Винковци и снова по кругу. Во время одной из этих поездок мы с однополчанином прошли через поле к деревенскому дому. У ворот появилась старая женщина. Мы были голодны и, обратившись по-немецки, попросили кукурузного хлеба и молока. Женщина отвечала на английском — она была в Штатах и все еще имела там родню. Она была приветлива и вела себя учтиво; она довольно охотно поговорила с нами, но еды не дала. Она объяснила нам, что мы для нее враги. Мы были искренне удивлены. В ноябре нас отпустили на короткую побывку; 11 декабря 1943 года нас наконец отправили в бой.
Из того, что произошло потом, я снова помню лишь обрывки. Некоторые из них я могу связать с определенным местом действия, но ума не приложу, где произошло все остальное. Еще пять лет назад я полагал, что побывал в Киеве; однако небольшая проверка перемещений убедила меня в том, что я все время оставался на северной части русского фронта. На самом деле это было неважно — жизнь везде была не сахар. Сначала мы стояли под Старой Руссой; затем перебазировались на западный берег Чудского озера, недалеко от Пскова. В октябре 1943 года я стал ефрейтором (
Пол Фейерабенд - американский философ, автор знаменитой «анархистской теории познания».Как определить соотношение между разумом и практикой? Что такое «свободное общество», какое место отведено в нем науке, какую роль играют традиции? На чем должна быть основана теория, которая могла бы решить основные проблемы «свободного общества»? Об этом — знаменитая работа П. Фейерабенда «Наука в свободном обществе», впервые публикуемая на русском языке без сокращений.
Федор Дмитриевич Крюков родился 2 (14) февраля 1870 года в станице Глазуновской Усть-Медведицкого округа Области Войска Донского в казацкой семье.В 1892 г. окончил Петербургский историко-филологический институт, преподавал в гимназиях Орла и Нижнего Новгорода. Статский советник.Начал печататься в начале 1890-х «Северном Вестнике», долгие годы был членом редколлегии «Русского Богатства» (журнал В.Г. Короленко). Выпустил сборники: «Казацкие мотивы. Очерки и рассказы» (СПб., 1907), «Рассказы» (СПб., 1910).Его прозу ценили Горький и Короленко, его при жизни называли «Гомером казачества».В 1906 г.
Князь Андрей Волконский – уникальный музыкант-философ, композитор, знаток и исполнитель старинной музыки, основоположник советского музыкального авангарда, создатель ансамбля старинной музыки «Мадригал». В доперестроечной Москве существовал его культ, и для профессионалов он был невидимый Бог. У него была бурная и насыщенная жизнь. Он эмигрировал из России в 1968 году, после вторжения советских войск в Чехословакию, и возвращаться никогда не хотел.Эта книга была записана в последние месяцы жизни князя Андрея в его доме в Экс-ан-Провансе на юге Франции.
Королева огромной империи, сравнимой лишь с античным Римом, бабушка всей Европы, правительница, при которой произошла индустриальная революция, была чувственной женщиной, любившей красивых мужчин, военных в форме, шотландцев в килтах и индийцев в тюрбанах. Лучшая плясунья королевства, она обожала балы, которые заканчивались лишь с рассветом, разбавляла чай виски и учила итальянский язык на уроках бельканто Высокородным лордам она предпочитала своих слуг, простых и добрых. Народ звал ее «королевой-республиканкой» Полюбив цветы и яркие краски Средиземноморья, она ввела в моду отдых на Лазурном Берегу.
Эта книга о человеке, который оказался сильнее обстоятельств. Ни публичная ссора с президентом Путиным, ни последовавшие репрессии – массовые аресты сотрудников его компании, отъем бизнеса, сперва восьмилетний, а потом и 14-летний срок, – ничто не сломило Михаила Ходорковского. Хотел он этого или нет, но для многих в стране и в мире экс-глава ЮКОСа стал символом стойкости и мужества.Что за человек Ходорковский? Как изменила его тюрьма? Как ему удается не делать вещей, за которые потом будет стыдно смотреть в глаза детям? Автор книги, журналистка, несколько лет занимающаяся «делом ЮКОСа», а также освещавшая ход судебного процесса по делу Ходорковского, предлагает ответы, основанные на эксклюзивном фактическом материале.Для широкого круга читателей.Сведения, изложенные в книге, могут быть художественной реконструкцией или мнением автора.
Тему автобиографических записок Михаила Черейского можно было бы определить так: советское детство 50-60-х годов прошлого века. Действие рассказанных в этой книге историй происходит в Ленинграде, Москве и маленьком гарнизонном городке на Дальнем Востоке, где в авиационной части служил отец автора. Ярко и остроумно написанная книга Черейского будет интересна многим. Те, кто родился позднее, узнают подробности быта, каким он был более полувека назад, — подробности смешные и забавные, грустные и порой драматические, а иногда и неправдоподобные, на наш сегодняшний взгляд.
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.