Убийство времени. Автобиография - [11]

. Мне были по душе легкие рифмы ранних пьес Ибсена (в переводе Людвига Пассарге), но «Ифигения» и «Невеста из Мессины» мне не подходили[5]. Я чувствовал себя уязвленным, когда действие — сильное, захватывающее, полнокровное — разбавлялось бессобытийным интересом к форме, я также пропускал места, в которых герои раскрывали свою душу. Я все еще предпочитаю писателей, которых увлекает ход событий, тем, у которых на первом плане поэзия, откровения о себе или анализ общества. В течение долгого времени это предпочтение вело к тому, что на первом плане в моем списке чтения были детективы. К несчастью, даже в эти невинные рассказы теперь вторгается «смысл».

Философия появилась в моем круге чтения совершенно случайно. Большую часть книг в мягкой обложке я покупал у букиниста. Я также ходил на распродажи, где тонны книг можно было купить за гроши. Они продавались связками — нужно было купить целую связку или не брать ничего. Я выбирал связки, в которых было много романов или драм, но не смог избежать то и дело попадавшихся среди них Платона, Декарта или Бюхнера (материалиста, а не поэта). Возможно, я стал читать эти нежеланные довески из любопытства или просто для того, чтобы сократить свои расходы. Вскоре я осознал драматический потенциал убеждения и был очарован тем, какое влияние аргументы, как мне тогда казалось, могут оказывать на людей. Усвоив несколько страниц из «Размышлений» Декарта, я объяснил маме, что она существует только потому, что существую я, и что без меня у нее не было бы никаких шансов на бытие. (Во время войны я представил то же утверждение в офицерской школе Дессау-Рослау — упакованные в униформу с иголочки слушатели в моей аудитории не могли взять в толк, что им делать с таким постулатом.) В целом мои интересы были довольно пестрыми и рассредоточенными (они таковы и сейчас). Книга, фильм, театральный спектакль или случайно брошенное замечание могли увести меня в любом направлении. Я помню, как посещал дом одного из наших учителей, профессора Винера. Он правил тяжеловесные стихи на религиозные темы, которые я сочинял в двенадцать лет, и пытался как-то структурировать мои литературные склонности. У него было множество книг, в том числе синий трехтомник по химии. Одного этого цвета мне было достаточно, чтобы увлечься предметом.

Своим интересом к физике и астрономии я обязан великолепному учителю физики в нашей школе, профессору Освальду Томасу, который был известной фигурой в венском мире обучения для взрослых. Раз в месяц Томас собирал около двух сотен человек на большой поляне недалеко от Вены, отключал уличный свет и рассказывал про созвездия. Он снабжал аудиторию научными сведениями про звезды и развлекал ее чуть менее научными историями про мифологических животных, богов и людей, которые населяли небо. Он был элегантен, с седеющими волосами, его очки поблескивали, он обладал очаровательным акцентом (родом он был из Зибенбюргена в Венгрии) и дьявольским чувством юмора; дамы всех возрастов были в него влюблены. Он также читал лекции в своем рабочем кабинете и в университете. Я посещал большинство из них и помогал ему в разных делах. На мой тринадцатый день рождения он разрешил мне прочесть свою собственную лекцию. «Две минуты», сказал профессор Томас. Меня пришлось вывести с кафедры по прошествии десяти минут.

Освальд Томас написал одну из лучших популярных книг по астрономии, которые я знаю — Astronomie: Tatsachen und Probleme («Астрономия: факты и проблемы»). Его стиль, хотя суховатый и основанный на фактах, был ясным и захватывающим. Даже самые заурядные сведения становились чарующими, словно волшебные сказки. Его героями были Эйри, Тинделл, Джинc и Эддингтон[6]. Начав с геоцентрического взгляда на вселенную, Томас рассказывал о разных системах отсчета и перечислял феномены, которые в них наблюдались. С помощью отличных диаграмм он описывал движения звезд и планет, в том числе и основные возмущения орбиты Луны. Целая система подробного и точного астрономического знания разворачивалась перед нами без единого упоминания о движении самой Земли. Причинные связи появлялись позже и затем релятивизировались при помощи космологии. Я также понял, что крайне абстрактные концепции могли быть объяснены в неформальной манере, и попробовал проделать то же самое со специальной теорией относительности. В этом я не преуспел. (Герман Бонди со своим методом κ-ко-эффициентов в настоящее время почти решил эту проблему.) Вдохновленные книгой Томаса и парой зеркал, которые рекламировались в популярном научном журнале, мы с папой соорудили телескоп из деталей велосипеда и старой одежной вешалки. Я стал регулярным наблюдателем Швейцарского института исследований солнца. Я проецировал солнце на экран, зарисовывал расположение солнечных пятен, считал отдельные пятна и их скопления, вычислял «число солнечных пятен» (сумма всех отдельных пятен плюс число скоплений, умноженное на десять)[7] и отправлял результаты по почте. Я также читал продвинутые cочинения, чтобы понимать более технические доводы. кроме того, я занимался латынью И математикой со школьниками для того, чтобы заработать деньги на книги. Третий том старого