Убийство в кибуце - [71]

— Не патология, — возразил Михаэль, — а что-то непонятное. Мне поначалу казалось, что она будет вести себя сдержанно до тех пор, пока об этом никто не знает, а потом она, по моему разумению, должна была сломаться. Но, похоже, она круче, чем я думал. А что Зив а-Коэн?

— Он слишком занят собой, как и все эти отцы-основатели. Но для него это лишь поза. В его поведении мне не удалось увидеть что-либо странное.

— А Дейв?

— Дейв, — Авигайль улыбнулась, — советует расширять кружки по изучению мистицизма. Ты знаешь, что у него есть мескаль?

— А что это такое? — спросил Михаэль.

— Кактус с галлюциногенными свойствами, своего рода наркотик.

— Откуда ты знаешь? — не без удивления спросил он.

— Я читала про наркотики, используемые в Центральной Америке, и кто-то мне его показывал. А он даже не старается его спрятать. Я у него спросила, как называется кактус, который растет около его двери, и он без всякого смущения ответил, что это мескаль.

— А что ты делала около его дома? — спросил Михаэль, тут же почувствовавший ревность.

— Я присутствовала на занятии его кружка. А вчера я ходила в литературный кружок, а перед этим — в музыкальный. Я здесь живу всего три дня. Эти кружки — великая вещь. Каждый в кибуце что-нибудь да изучает. Кружок Дейва, в котором изучают мистицизм и историю мистицизма, собирается у него дома за чашкой травяного чая. Никто о происшествии не разговаривал, но по глазам людей я смогла понять, что они себя чувствуют ужасно. Я вот думаю о Фане, — неожиданно сказала Авигайль. — Она могла себя так вести, чтобы защитить Янкеле, а ее сестра Гута решила помочь ей в этом. А еще я думаю об Аароне Мерозе: я слышала, его опять допрашивали.

— Он был в Иерусалиме, — ответил Михаэль, — и вряд ли ему хватило бы получаса, чтобы приехать сюда и кого-нибудь отравить. Фаня с десятком других людей была в пошивочной мастерской. Янкеле был на фабрике с Дейвом. Гута работала в столовой, и ее все видели. Вот мы говорим полчаса, три четверти часа, а за это время кто-нибудь мог незаметно отлучиться и вернуться, особенно если вокруг много суеты. Но все говорят, что были там-то и там-то или шли откуда-то и куда-то. А кроме того, хорошо бы знать мотив.

— А мотива нет, — сказала Авигайль.

— Это и приводит меня в отчаяние, — признался Михаэль. — Я всю ее жизнь прочесал частым гребешком, прочел все письма, все бумаги. Я даже обыскал дом Мероза с его разрешения. И ничего. Единственное, что на меня произвело впечатление, — это то, что у Оснат в спальне на тумбочке лежала местная газетка, которая называется «Времена и события». Я даже взял подшивку за прошлый год в надежде натолкнуться хоть на что-нибудь, но это труд не для ленивых: газетка выходит еженедельно. — Он развел беспомощно руками и потом положил их на колени. — Я просматриваю их при малейшей возможности. Сарит их изучает. Я думал, что смогу найти в них то, что никто не удосужился спрятать по причине несущественности фактов. Но в итоге мне удалось лишь подтвердить правильность заявления Мероза о том, что она целиком отдавалась общественной работе и идеологии.

— Идеологии? — скептически переспросила Авигайль.

— Да, — сказал Михаэль. — Что ты об этом думаешь?

— Слишком романтично рассуждать об идеологии, когда речь идет об убийстве, — произнесла Авигайль. — Мы ведь знаем, почему люди совершают убийства.

— И почему они их совершают? — Авигайль промолчала. — Значит, мы не должны искать того, чего не знаем? Так, Авигайль? Мы должны бросить все поиски? У тебя есть конкретная мысль о мотиве, которую ты не считаешь романтичной?

— Я не знаю. У меня нет ни малейшей идеи, — ответила Авигайль.

Глава 16

В старом секретариате, где решил устроиться Охайон, на тоненьком паласе были разбросаны экземпляры местного еженедельника. Михаэль сидел в еле живом кресле, одна ножка которого отсутствовала и была заменена подпоркой в виде кирпича. Откинувшись, он в одной руке держал чашку остывшего кофе, а в другой — газету.

Он снова и снова пробегал глазами отпечатанные на мимеографе страницы, пока наконец между рекомендациями, как изменить систему баллов, начисляемых за выполненную работу, и обзором программы кабельного телевидения на следующую неделю, он не увидел статью, которая заставила его забыть о прочих темах. Его заинтересовал отчет о выполнении плана по сбору хлопка — традиционно к этому моменту приурочивают праздник, на котором чествуют сборщиков хлопка, одетых в бело-голубое национального флага и красное флага трудящихся. Трудящиеся в едином порыве собирают урожай хлопчатника и дружно складывают его в корзины. Попытка сделать репортаж этого года смешным («Рука Мики оказалась не в том месте и, в конце концов, помешала режущей кромке выполнить свой долг») вызвала в нем резкое раздражение. Аналогичный неуклюжий юмор при описании срочного ремонта сельхозтехники заставил его загасить окурок, придавив его о стенку треснутого цветочного горшка, которым он пользовался вместо пепельницы.

Покинув жилище Авигайль, он целую ночь читал местную газетку. Он не пропускал даже объявления, благодарности и поздравления. Когда в пять часов утра через поломанные жалюзи стали пробиваться первые лучи света, его виски пульсировали в такт голосу Нахари, звучавшему в его сознании. Чтобы заглушить головную боль, он начал сжимать зубы, но вместо облегчения почувствовал боль еще и в челюстях. Неожиданно он представил, как ему выговаривает Иувал: «Отец, как ты мог…» Последние слова повторялись несчетное количество раз. Тут ему пришло в голову, что он Не знает, как ему себя вести, если кто-нибудь в кибуце решит свести счеты с жизнью. Ему подумалось о Фане, которая вернулась из больницы Ашкелона и стояла у дверей дома, где шел допрос почти все время молчавшего Янкеле; о закатывавшей скандалы Гуте; о нездоровой желтизне на лице Аарона Мероза; о черных кругах под глазами Джоджо. Взгляд Дворки преследовал его всякий раз, когда ему хотелось кого-нибудь заподозрить или обвинить. Он вспомнил о солдате-сыне Оснат, не зная, как тот отнесется к переживаниям членов кибуца.