Убийство русалки - [23]

Стихи все еще звучали из соседней камеры. Ханс Кристиан на мгновение остановился и бросил взгляд внутрь. Обнаженная фигура у стены. Лицо и все, что ниже пояса, были запачканы землей и грязью. Стена за его спиной была исписана словами из стихов: солнце, бочка, моча. Еще на ней нарисовано солнце с длинными, изогнутыми руками, как у морской звезды. Он кинулся к решетке и схватил Ханса Кристиана за руку.

– Когда красный сменяется белым в туннеле…

Надзиратель появился мгновенно рядом и сильно ударил по худой руке. Но она не выпустила Ханса Кристиана.

– Когда красный сменяется белым в туннеле…

– Отпусти его, безумец, – закричал тюремщик и ударил его еще раз.

Золотарь разжал руку, и Ханс Кристиан поковылял дальше. Он все еще слышал золотаря у себя за спиной.

– …проиграли мы Шнайдеру в вечной дуэли!

– Давай, давай! – Надзиратель потерял терпение и подтолкнул Ханса Кристиана вверх по лестнице. В большую комнату наверху, где все выглядело и звучало так же, как и вчера. Та же суета, те же мольбы. Не хватало только Козьмуса на его стуле. Все снова повторялось. Может быть, нашлись еще свидетели? Кто-то, кто видел его в темных закоулках за домом терпимости, его длинную фигуру, склоненную над красавицей Анной с ножницами в руке.

Какой-то человек встал перед ним, когда Ханс Кристиан уже направился к жесткой скамье. Знакомые глаза под кустистыми бровями.

– Андерсен?

Это Йонас Коллин. С криво пристегнутым воротником, как будто он только что встал с постели и направился прямиком в Суд.

– Я… – Больше Ханс-Кристиан ничего не сказал, пока Коллин не поднял руку.

– Спокойно, приятель. Не нужно больше ничего говорить.

Коллин кивнул надзирателю, который сразу же расстегнул наручники. Он взял Ханса Кристиана за руку и вывел его вверх по лестнице. Элегантный экипаж семьи Коллинов, блестя отделкой, стоял дальше по улице, как будто старший Коллин стыдился забирать своего сына родом из Оденсе из Суда подобным образом.

Девочка в башмачках сидела и ждала на лестнице. Она поднялась и проковыляла к Хансу Кристиану. При свете дня она выглядела старше.

– Я сделала так, как вы попросили, я поймала господина Коллина, – сказала она. – Это не моя вина, что сына не оказалось дома. Я подумала, что лучше получить любого Коллина за ригсдалер, чем никакого Коллина.

Ханс Кристиан послал Коллину взгляд, но он уже садился в экипаж.

– Мой башмачок, – напомнила она.

Он забыл его в камере. А здесь стоит она. На одной ноге.

– Я сожалею, – сказал он и послал ей долгий взгляд, и шагнул в экипаж. Что он может сделать? Не все заканчивается хорошо.

Он упал назад, на сиденье напротив Коллина, и только сейчас понял, что начальник полиции тоже сидел в экипаже, сложив руки на деревянной трости между ногами. Они с грохотом завернули за угол, на Виммельскафтет.

– А теперь слушайте, Андерсен, – сказал Коллин. – Я поговорил с господином Браструпом…

Ханс Кристиан посмотрел на начальника полиции, тот встретил его взгляд и покачал головой.

– Я невиновен. Я ничего не сделал этой девушке, вы должны поверить моим словам…

– Вашим словам? Нет, вашим словам я не верю. Это зашло слишком далеко, – сказал Коллин. Глаза у него были покрасневшие и усталые. – Я верил, что из вас может получиться человек, Андерсен. Я верил, что дело в образовании, обучении и разумности. Но похоже, что все годы на школьной скамье сошли с вас как с гуся вода, и даже слова Мейслинга не произвели никакого впечатления. Можно подумать, что вы вообще не желаете учиться. Что вы нас презираете, – сказал Коллин и опустил глаза. – Да, разница слишком велика.

Разница. Ханс Кристиан знал, о чем речь. Разница между тем, откуда он, и тем, куда стремится. Из болота Оденсе к прекрасной жизни в столице. Жаркому из фазана и красному вину у Коллинов. Сладкому чаю в изящных чашках у фру Ранбек. Красивым господам в ложах Королевского театра.

Ханс Кристиан сжался. Он почувствовал себя униженным. Чувствовал себя как неудачливый игрок. Все, что Коллин сделал для него: послал его в школу-интернат, оплачивал ему квартиру и стол, – он потратил на нелепые трагедии и отвратительные стихи.

– Господин Коллин, я хочу измениться к лучшему, я буду стараться…

– Нет. – Коллин поднял руку. – Вам теперь нужно не говорить, а слушать господина Браструпа.

Сначала Козьмус ничего не сказал, а только смотрел в окно экипажа. Они проехали мимо Старого Променада, где пара рыбачек из Скувсхуведа[23] уже разложили и начали продавать свой улов. Солдат выталкивал с моста попрошайку. Солнце осветило Церковь Богоматери[24]. Привычный порядок вещей.

Наконец Козьмус заговорил.

– Господин Коллин рассказал мне о вас, о вашем прошлом и о вашей семье. Так что я вас не укоряю, Андерсен. Это все равно, что человеку укорять собаку в том, что у нее острые зубы. В вашей природе лживость и злопамятность. И конечно, в вашей природе мучить невинных.

Они проехали по улице Вингордстреде. Там разгружали телегу с дублеными шкурами, запах и дым из кожевенной мастерской наполнили всю округу. Веревка с сушащимся бельем висела низко, и на ней развевались платья и нижнее белье.

– К счастью для вас, – продолжил Козьмус, – господин Коллин – один из благодетелей города, и он настаивает, что я должен повременить с обвинением, пока вы хорошо подумаете об этом. Лично у меня никаких сомнений нет. Вы – тот человек, который стоит за этой трагичной смертью. А каждый, кто нарушил закон, должен быть наказан по всей его строгости. Я хотел бы видеть вас одновременно обезглавленным, колесованным и повешенным, если вас осудят. Вы это понимаете, господин Андерсен?