Убийство русалки - [24]

– Господин Браструп, я могу заверить вас, что я…

– Три дня, господин Андерсен. Я готов отложить свои обвинения на три дня. По ходатайству господина Коллина мы найдем другого преступника, если это окажется возможным. Человека, представляющего опасность для нашего общества. Много есть таких, чье отсутствие сделает наш город лучше. Но если мы никого не найдем и если свидетели будут продолжать указывать на вашу причастность, я пришлю за вами через три дня.

Козьмус достал из куртки какие-то бумаги.

– Поэтому я взял ваши документы на временное хранение, пока дело не прояснится. И да, вам запрещено покидать город.

Ханс Кристиан посмотрел на Йонаса Коллина, чей взгляд задержался на темных пятнах на пальто Ханса Кристиана, должно быть, брызгах из сточной канавы и грязи после подвала.

Дверца открылась. Ханс Кристиан вышел. Попробовал привести пальто в порядок.

Он оказался в Нюхавне. Порт кишел народом. Люди кричали, сгружая бочки и ящики на пристань, чайки с криками кружились над рыбацкими ботами, пришвартованными к берегу. Он повернулся и посмотрел на пустые окна своей квартиры. Он вдруг почувствовал себя чужим. Как будто он был за сотни миль отсюда.

Козьмус и Коллин смотрели на него из глубины экипажа.

– Начальник полиции дал вам шанс, – сказал Коллин. – Советую вам им воспользоваться. – Он шепнул ему в ухо, так, чтобы начальник полиции не услышал: – Докажите вашу невиновность, мальчик мой.

Козьмус постучал по крыше экипажа, и кучер дал ход. Вскоре он исчез в суматохе Конгенс Нюторв.

Ханс Кристиан подошел к двери и принялся искать в кармане ключ.

Маленький паренек сидел на пороге. Это был один из детей хозяйки. Он выглядел сонным, а может, глуповатым, с его большими любопытными глазами. Он всегда выглядел так, будто хотел задать какой-то вопрос. Ханс Кристиан пытался найти ключ как можно быстрее.

– Это ты чудовище? – спросил мальчик.

В каком-то смысле это обвинение ужаснее обвинения комиссара.

Просто потому, что мальчик не знал, о чем спрашивает. Дети не понимают, насколько злыми могут быть вопросы, которые они задают.

– Нет, – ответил Ханс Кристиан, все еще стоя спиной к мальчику. Ему было невыносимо обернуться и встретиться с мальчиком глазами. – Разве твоя мать не рассказала тебе, чем я занимаюсь? Я пишу пьесы. Я поэт.

Мальчик ничего не ответил.

Он обернулся, чтобы как следует объясниться.

– Я известный писатель, – он научился говорить это в Риме, когда ходил по салонам и знакомился с обществом. – Sono un famoso scrittore danese. Я знаменитый человек.

Но мальчика здесь больше не было.

Он взбежал по лестнице, ступенек которой вдруг стало больше, и отпер дверь своей комнаты.

Мгновение он прислушивался. В этом доме было слышно все, что в нем происходило. Когда хозяйке снились ночные кошмары о ее муже. Когда скрипач на третьем этаже справлял нужду в свой горшок по утрам. Когда крысы скреблись в простенках, набитых соломой.

Он в изнеможении сел на чемодан. Может, попробовать написать в свой дневник, как он всегда делал? Но о чем? Что он умрет через три дня? Нет, то, что произошло сегодня, лучше не описывать. Дневник подождет историй получше.

Возможно, именно перспектива смертного приговора заставила его по-новому взглянуть вокруг. Посмотреть на письменный стол, стул, кровать, дорожный чемодан, на котором он сидел. Все, чем он владел и что имел. У него никогда не было настоящего дома. Здесь нет ни тонкого фарфора, ни картин на стенах, ни борнхольмских часов, которые тикали бы на крючке, как дома у Коллинов. Вот лишь несколько мелких предметов, которые он подобрал на улице, где они были втоптаны между булыжниками или брошены в канаву. Волчок, оловянный солдатик, белое перышко.

Они разговаривали с ним. Вещи.

Отец научил его их языку. Когда он сидел за столом по вечерам, чиня башмак, он разговаривал с ним.

– Итак, шелковая туфелька, – шептал он, поглядывая на Ханса Кристиана через увеличительное стекло. Ханс Кристиан лежал в кровати, поближе к огню камелька, и слушал. – Ну что, приведем тебя в порядок, чтобы ты могла побежать домой к своей хозяйке купчихе? – Затем отец понижал голос и убеждался, что мать вышла во двор за водой, прежде чем продолжать разговор с туфелькой пунцового шелка. – Ах, не колите меня иглой, сапожник. Купчиха – злобная жаба, она наказывает служанок и каждый день бьет бедных девушек мною пониже спины так, что они кричат и молят о пощаде.

Это заставляло Ханса Кристиана смеяться от удивления и радости. Пока мать снова не появлялась в дверях.

На следующий день Хансу Кристиану разрешали заработать скиллинг за то, что он относил туфли купчихе и забирал отцовскую плату. Он успокаивал шелковые туфельки, пока шел через весь город, и ободряюще им улыбался, когда служанка забирала их у него, стоя в дверях.

Так он и выучил язык вещей. Как вещи говорят, если человек их слушает. Фантастика. Он умел разговаривать с вещами, но что это ему дало? Он сидел на дорожном чемодане со смертным приговором над головой. И некому ему помочь, единственный, кто может что-то сделать…

Он вскочил на ноги.

– Сестра погибшей! – зашептал он сам себе. Та, что плюнула в него, та, что заклеймила его печатью убийцы. Она может помочь. Только она.