Убийство на дуэли - [57]
— Да, господа, — начал свой рассказ доктор. — Представьте, приехали мы с Антоном Игнатьевичем и с князем, — доктор повернул ко мне голову, — на этот луг, я осмотрелся и чувствую: что-то не так. Чего-то словно не хватает.
Доктор на секунду умолк, будто вспоминая то чувство, которое охватило его во время второго посещения Касьянова луга. И я невольно отметил про себя: глаза серые, нос средней величины, довольно простой, без каких-либо особенностей, обычный, брови густые, но словно прилизанные, рот небольшой, усов нет, подбородок круглый, слегка выступающий. И красная жилистая шея.
Точно, как и говорил Бакунин. Да, уши — маленькие, прижатые к голове. Волосы черные, короткие. Мне хотелось достать из кармана карточку и специально приготовленным для этого карандашом записать все, что я только что отметил. Но делать записи при всех мне показалось неудобным, и я удержался. Но все, что отметил, — повторил несколько раз про себя.
— Два дня я вспоминал, как все происходило. Странность заключалась в том, что мне в голову навязчиво лезло слово: Голландия. Ну, скажите на милость, при чем здесь может быть Голландия? И как ни бился — ну не могу вспомнить, что же не так — ничего, кроме этой Голландии, в голову не идет. И когда уже казалось, что так я ничего и не вспомню, вдруг припомнил не подробности, обстановку, а настроение… В тот день был очень сильный ветер. День теплый, погода хорошая, но очень сильный ветер. И вот, когда мы спустились на луг — на лугу ветра нет. А там, наверху, ветер. И помнится, настроение какое-то… Философическое. Я на дуэли присутствовал первый раз. И как-то не верится, что сейчас может быть убит человек… Вот был человек — и нет его… — доктор обвел всех присутствующих задумчивыми глазами и умолк.
— Да, это очень философично, — насмешливо-язвительно прервал общее молчание дядюшка.
— Вот-вот, — обрадовался доктор поддержке, не заметив насмешливого тона. — Кругом ветер, а нас он словно не касается, у нас тихо, а вокруг ветер, все в движении, а на самом горизонте — вверх по долине Касьянова луга — видна верхушка ветряной мельницы. И лопасти ее, крылья эти, так и мелькают, так и мелькают — далеко, шума не слышно, а вот это мелькание врезалось в память — мельница, будто в какой Голландии. Вот Голландия — и запомнилось. А приехали вчера опять — ну, что-то не так, чего-то не хватает. И вот когда я всю эту философию вспомнил и настроение эдакое нахлынуло — тут-то меня и поразило: мельницы-то нет! Или, может, я ее не приметил — без ветра? Но когда у нее крылья мелькали, ветер их крутил, — именно тогда-то я и подумал — вот, мол, есть человек, вот его и нет, а мельница как крутилась, так и крутится. Такая вот философическая сентенция…
— М-да, — протянул Бакунин, — интересно…
— Ты имеешь в виду глубину философической сентенции? — опять не удержался дядюшка.
Бакунин промолчал. Казалось, он на секунду забылся, и его правая рука потянулась к подбородку. Когда Бакунин забирал правой рукой подбородок и начинал бессмысленно вращать глазами, то закатывая вверх, то водя по сторонам или вообще закрывая их, это означало усиленную работу мысли. Впоследствии я не однажды заставал его в подобном виде. Он мог находиться в таком состоянии подолгу, но, как опять же впоследствии я понял — такое могло происходить с ним только в полном одиночестве. И сейчас за столом он спохватился и обернулся к дядюшке с вопросительным выражением лица, словно прося его повторить то, что он только что сказал. Но вместо того, чтобы повторить свой вопрос, дядюшка задал новый — уже доктору:
— А позвольте полюбопытствовать, откуда у вас, господин доктор, такое пристрастие к философичности?
— К философичности? — переспросил доктор.
— Да. К философичности. Философическому, так сказать, восприятию событий. И к философическому ходу мыслей. Да и к философии как таковой. Мне как-то казалось, что она более свойственна грекам — я имею в виду древних эллинов.
— Это очень просто, — неожиданно свысока, тоном гимназического учителя ответил дядюшке доктор, — философичность — наша всеобщая, извечная российская болезнь.
— Вот как? — удивился дядюшка и тону и самому ответу. — А я все думал, что наша российская болезнь вот это, — дядюшка взял коньячную рюмку и звякнул ею о пустой графинчик.
— Вы имеете в виду пьянство? — уточнил доктор и тем же тоном, не допускающим ни сомнений, ни возможности иной точки зрения, пояснил: — Пьянство — наш извечный российский порок. А болезнь — философичность, — категорически заключил доктор.
— Оригинально! Очень оригинальный ход мысли, — воскликнул дядюшка.
Бакунин за время этого диалога уже справился с нахлынувшими на него размышлениями.
— Доктор, голубчик, ты точно помнишь, что мельница была, а теперь ее нет?
— Что была, помню точно. И помню, как вращались ее крылья, словно флюгерная вертушка. А вот что ее нет… Может, я ее не приметил, я ведь забыл о ней… А ветра не было, ничего не вращалось…
— Все это чрезвычайно важно. Мы сейчас же едем на Касьянов луг. Князь, собирайся. Вы ведь с нами? — спросил Бакунин доктора.
— Конечно, — ответил доктор.
— Акакий, тебе ведь тоже нужно ехать по твоим делам, сходи, поторопи Селифана.
Трудная и опасная работа следователя Петрова ежедневно заканчивается выпивкой. Коллеги по работе каждый вечер предлагают снять стресс алкоголем, а он не отказывается. Доходит до того, что после очередного возлияния к Петрову во сне приходит смерть и сообщает, что заберет его с собой, если он не бросит пить. Причем смерть не с косой и черепом на плечах, а вполне приличная старушка в кокетливой шляпке на голове…
-Это ты, Макс? – неожиданно спрашивает Лорен. Я представляю ее глаза, глаза голодной кобры и силюсь что-нибудь сказать. Но у меня не выходит. -Пинту светлого!– требует кто-то там, в ночном Манчестере. Это ты, Макс? Как она догадалась? Я не могу ей ответить. Именно сейчас не могу, это выше моих сил. Да мне и самому не ясно, я ли это. Может это кто-то другой? Кто-то другой сидит сейчас на веранде, в тридцати восьми сантиметрах от собственной жизни? Кто-то чужой, без имени и национальной принадлежности. Вытянув босые ноги на солнце.
Аберистуит – настоящий город грехов. Подпольная сеть торговли попонками для чайников, притоны с глазированными яблоками, лавка розыгрышей с черным мылом и паровая железная дорога с настоящими привидениями, вертеп с мороженым, который содержит отставной философ, и Улитковый Лоток – к нему стекаются все неудачники… Друиды контролируют в городе все: Бронзини – мороженое, портных и парикмахерские, Ллуэллины – безумный гольф, яблоки и лото. Но мы-то знаем, кто контролирует самих Друидов, не так ли?Не так.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Что может получиться у дамы с восьмизарядным парабеллумом в руках? Убийство, трагедия, детектив! Но если это рассказывает Далия Трускиновская, выйдет веселая и суматошная история середины 1990-х при участии толстячка, йога, акулы, прицепа и фантасмагорических лиц и предметов.
«Иронический детектив» - так определила жанр Евгения Изюмова своей первой повести в трилогии «Смех и грех», которую написала в 1995 году, в 1998 - «Любовь - не картошка», а в 2002 году - «Помоги себе сам».
…Первым делом я ощутила ужасный холод, пронизывающий каждую клетку моего тела. Режущая боль в запястьях и лодыжках объяснялась какими-то путами, которых я не видела, поскольку лежала лицом вниз. Вокруг было темно. Над головой визжал ветер, а вокруг парили белые хлопья. Я лежала в каком-то здании, распластавшись на останках деревянного паркета, отчасти уничтоженного стихиями. Где бы это ни было, сквозняк и снег подсказали мне, что крыша отсутствует. Никаких признаков, что здесь есть люди. Не слышно ничего. Ни дыхания.
«…Первый удар домкрата просвистел мимо и пришелся на подголовник. Вцепившись в крепление ремня безопасности, я с трудом расстегнула защелку и поползла на пассажирское сиденье. И тут на меня обрушился второй удар. Он прошел так близко, что даже задел мои волосы…» Зверски убита пятнадцатилетняя девушка. Ее убийца осужден. Но через двадцать два года он выходит на свободу и заявляет о своей невиновности. Сумеет ли сестра погибшей восстановить справедливость и покарать убийцу?
– Я убила нас обоих. Другого выхода не было. – Джоанна сидела тихо, смиряясь с последними минутами жизни Тимоти Кида, переживая их вместе с ним. Еще какое-то время она могла дышать, жить.Чем больше Иэн Зэкери дергался, тем быстрее умирал. Красное пятно от вина расползалось по дивану, точно кровь Тимоти. Она не готовила подобную картину осуществления правосудия.…Джоанна осталась одна.После вынесения оправдательного вердикта присяжные один за другим умирают насильственной смертью. На месте преступления убийца оставляет на стене кровавый знак: изображение косы.
Дороти Сандерс лежала на спине. Ее лицо и проломленный череп представляли собой сплошное месиво – кровь, осколки кости, вытекший мозг. Волосы тоже слиплись от крови. Она лежала в огромной луже собственной загустевшей крови, темной, как вино. Рядом с ней, на круглом столике, была аккуратно установлена лампа в стиле модерн: монументальная лилия на металлической основе под покосившимся абажуром из гофрированного шелка, настоящая мечта судмедзксперта. И подставку, и зеленый абажур покрывала кровь вперемешку с налипшими волосами.Новое дело инспектора Вексфорда в интригующем романе классика британского детектива Рут Ренделл «Убийство в стиле „психо“».