Убийство Генриха IV - [17]

Потом его перенесли в часовню и связали, доктора Сорбонны Фильсак и Гамаш выслушали его исповедь. Он разрешил им обнародовать ее. Перед секретарем парламента он настаивал на своем: никто его не подстрекал, не просил, не побуждал; он ни от кого не получал помощи. Пробило два часа.

В три часа его забрали из часовни и отправили к ворогам тюрьмы. По дороге заключенные его проклинали: «злодей, предатель» и хотели бить. Стрелкам и служителям пришлось защищать его.

Когда он вышел из Консьержери, чтобы подняться на телегу, из толпы народа понеслись ужасающие вопли: «Злодей, отцеубийца, предатель, душегуб». Каждый пытался стукнуть его кулаком, дернуть за бороду. Полетели камни. Крики заглушили чтение приговора парламента. Крики сопровождали его до собора Парижской Богоматери. Публичное покаяние он принес под вопли и проклятия. Народное возмущение не утихало ни во время пути на Гревскую площадь, ни на самой площади.

Прежде чем он взошел на эшафот, его еще раз призвали сказать всю правду. Он снова отрицал все. Он попросил прощения у короля, у королевы и «у всего света». Началась пытка. Рука, которая совершила убийство, была сожжена горящей серой. Несчастный призывал Бога, кричал «Иисус-Мария». Ему рвали щипцами грудь, руки, бедра, ноги, лили на раны расплавленный свинец, кипящее масло, кипящую смолу, смесь расплавленного воска и серы, он снова возносил крики и молитвы. Доктора Сорбонны утешали его, секретарь увещевал признать своих сообщников. Он по-прежнему все отрицал. Народ осыпал его проклятьями, кричал, что нужно бросить его околевать. «Ему дали передышку, чтобы он почувствовал, что умирает». Его оставили «испускать свой дух капля за каплей».

По указанию секретаря доктора хотели было читать положенные молитвы. Стоя, с непокрытыми головами, они начали чтение. Но народ ополчился на них: за этого «злодея», этого «проклятого» молиться не следует. Докторам пришлось замолчать. Секретарь еще раз обратился к Равальяку. Тот настаивал: «Только я один совершил это». Сколько продлилась эта первая часть — час, два?

Затем его привязали к четырем лошадям. Народ по-прежнему кричал. Многие ухватились за веревки, чтобы помочь лошадям. Одна лошадь устала, и какой-то всадник заменил ее собственной, вскочил на нее, рванул и сломал несчастному бедро.

Равальяк попросил разрешения поговорить с исповедником. Священник бросился к нему, думая, что тот собирается выдать сообщников. Осужденный попросил прочесть «Salve Regina», прекраснейшую из молитв Богородице. Но народ кричал, что ему этого не требуется, что он проклят.

Лошади снова потянули. После полутора часов этой казни Равальяк испустил дух. Тогда его тело расчленили. «Народ всех сословий кинулся со шпагами, ножами, палками и прочими предметами в руках и принялся ими бить, резать, отрывать конечности, яростно разрывать куски, отнятые у палача, и тащил их по улицам кто туда, кто сюда». Одна женщина, по словам Никола Паскье, съела кусок тела казненного. Другие топтали эти куски. Третьи жгли их в разных местах города. Пепел развеивали по ветру[50].

Но сразу после этого многие решили, что есть люди и более виновные или по крайней мере более опасные, чем Равальяк: те, кто высказывал мнение, что в некоторых случаях позволено убить главу государства. Пронесся единый крик: это вина иезуитов. Заметьте, что при допросе Равальяка об учениях иезуитов не было сказано ни слова. Заметьте, что он чаще бывал у фельянов, нежели у иезуитов, и что среди фельянов были бывшие лигеры, а в Ангулеме он ходил на исповедь к кордельерам, миноритам — нищенствующим монахам ордена святого Франциска. Что с того: всему виной были иезуиты. Одного этого хватило бы, чтобы мы поняли: между некоторыми группами населения и иезуитами был раздор, против последних существовали сильные предубеждения. «В воскресенье 16 мая (на третий день после убийства)… кое-кто говорил во всеуслышание, что из общества следует удалить некоторых проповедников и адвокатов, каковые прежде того говорили и писали, что тирана убить похвально, и что сие заблуждение явилось причиной покушений, предпринятых как в отношении короля Генриха III, так и нашего доброго короля…»[51]. «В воскресенье 23-го, отец Поргюге («португалец»), кордельер, вкупе с несколькими парижскими кюре, в числе коих кюре церквей св. Варфоломея и св. Павла, проповедовали об иезуитах и обиняками… давали понять, что те суть виновники и сообщники в убийстве покойного короля, доказывая это и подтверждая их собственными писаниями и книгами, а именно сочинениями Марианы и Бекануса. По прочтении их трудов представляется, что справедливо следующее обобщение: одна из главнейших добродетелей сих людей состоит в том, чтобы пораньше отправлять в рай королей и государей, каковые, на их взгляд, им недостаточно покровительствуют или же не являются добрыми католиками в духе Марианы…»[52]. Во вторник 25-го государственный секретарь де Ломени якобы обвинил отца Котона при всем Королевском совете и сказал ему, «что воистину он-то и убил короля, и Общество его иезуитов». Сообщалось, что на Совете были и другие столкновения между противниками и сторонниками иезуитов. Но эти факты недостоверны