Убийство Генриха IV - [19]
Не дадим себя обмануть, предупреждает нас памфлетист, иезуитской ложью. Отец Котон объявляет книгу Хуана Марианы «скверной книгой» и напоминает, что в «нашей провинциальной Конгрегации» в Париже в 1606 г. «мы признали сие перо дурно очиненным» и потребовали от генерала ордена, «чтобы те, чьи писания идут во вред французской короны, были наказаны, а книги их уничтожены». Однако отец Сан и отец Мариана высказывали те же идеи, что и Педро Рибаденейра, Габриэль Васкес, Мартин Беканус и Николаус Бонарий — немецкие иезуиты, Жан Гиньяр и авторы «Апологии Жана Шателя» — французы, Роберто Беллармино — итальянец, Джозеф Крессуэлл — англичанин и пр. Впрочем, полагаться на слова и клятвы иезуита невозможно. Кардинал Толедо, один из них, поучает нас (Instit. Sacerdotale, livre IV, chapitre XXI): «Отвечая на вопросы своего начальника, принеся клятву, он (иезуит) может отпираться, прибегая к двусмысленностям, в ответах же должен повиноваться не воле судьи, а лишь своей собственной». И в частности, о преступлении, которое он совершил или о котором знает, он может ответить «не знаю» или «не сделал», подразумевая «не знаю ничего, о чем мог бы сказать» или «не сделал сейчас». Иезуит Сильванус (In Philippica, С. 5) провозглашает: «Дозволено использовать двусмысленности и неоднозначные слова, чтобы обмануть слушающих, когда тот, кто вас вопрошает, вам не начальник и не судья». То же говорит Григорий Валенсийский, как и Мартин Наваррский.
Так что это правильно, утверждает наш автор, что «немцы, венгры, венецианцы выдворили их со своих земель». Пусть парламент Франции изгонит это Общество. Под предлогом обучения доброй латыни они делают из наших детей «в своих коллегиях те же испанские колонии». «А что касается исповедей, главного нерва их Общества, то бишь их конспирации, — кто не знает, что это не что иное, как происки этого магометанина — Старца Горы, заново вскипяченные ими?» Тех, кто перед ними кается, они «погружают в ужас вечных мук, внушая им такое чувство в своей Комнате размышлений, а потом, утратившим разум и потрясенным, предлагают им единственное спасение — какое-нибудь громкое убийство… Разве не превзошли они в этом измышления сарацин?»
Прочие памфлеты анализировать незачем. Все они муссируют те же темы. Они отражают брожение умов. Вот в такой духовной атмосфере и принимал решения парламент.
Перед приговором Равальяку президент де Ту[62] предложил вспомнить статью Констанцского собора против тираноубийства, ибо, говорил он, эту осужденную доктрину преподают чересчур свободно и слишком свободно пишут о ней. Он потребовал, чтобы парламент послал за богословами с факультета, дабы те повторили свой прежний декрет против сторонников тираноубийства. Его предложение было воспринято «весьма холодно».
В день осуждения Равальяка, 27 мая, де Ту возобновил свое предложение, и на сей раз оно встретило хороший прием. Первый президент провел решение, чтобы на следующий день парламент вызвал «синдика богословского факультета, именуемого Рише, ученого мужа, храброго служителя королей и королевства, любящего свою страну» и декана факультета, «господина и великого магистра» Наваррского коллежа.
28-го числа, в 7 часов утра, люди короля известили парламент, что восемь особ, присланных факультетом богословия, в их числе декан, прибыли выслушать волю парламента. Их ввели. Первый президент Арле сказал им: «Парламент пригласил вас, дабы известить, что во время уголовного процесса, производимого по ходатайству генерального прокурора, о злонамеренном, жесточайшем и отвратительнейшем убийстве, совершенном в отношении особы короля Генриха IV, он выяснил, что дух сего гнусного предателя, каковой совершил сие незаконное и вероломное деяние, был наполнен злодейским и проклятым суеверием, далеким от всяческого благочестия и религии, происходящим от ложного представления, будто бы закон дозволяет посягнуть на священную особу короля, ежели тот совершил нечто, что по его разумению незаконно, равно как подданному позволено указывать законы своему естественному повелителю, вместо того чтобы получать их от него, и согласно такому ложному измышлению покушаться на его жизнь». Арле напомнил им о декрете факультета богословия от 4 сентября 1413 г., который был подтвержден решением парламента, и настаивал на необходимости его воспроизведения.
Посланники факультета вернулись в Сорбоннский коллеж и созвали там профессоров факультета вместе с теми членами Общества докторов Сорбонны, которые находились в Париже: все это сообщество и называлось «Сорбонной», будучи самой высокой духовной властью в миру после папы. 4 июня, постановив, «что одному только монарху или же политическому лицу возможно использовать меч, и что в последние годы об этом деле стали в обилии появляться некие странные суждения, прельстительные и нечестивые, каковые приобрели силу, через посредство каковых многие частные лица лишились здравого рассудка и стали поносить королей (каковые священны) гнусным именем тиранов, и что под таковым предлогом, а также под прикрытием религии, набожности или же защиты и обеспечения общественного блага они злоумышляли против священных особ монархов и обагряли свои отцеубийственные руки в их крови», что таким образом они пролагали путь гражданским войнам, разрушению городов, королевств и провинций, измене, обманам, козням, предательствам, убийствам, «священный факультет богословия» возобновляет свой декрет от 13 декабря 1413 г., утвержденный на Констанцском соборе, на пятнадцатом заседании от 6 июля 1415 г., и осуждает следующее утверждение: «Всякий вассал или подданный может и должен, и это будет законно и заслуженно, убить любого тирана, каким бы образом это ни было исполнено, обманом или посредством льстивых уловок, невзирая ни на какие клятвы или присяги, принесенные ему в руки, не ожидая приговора или предписания какого-либо судьи». Факультет объявлял это утверждение «отклонением от нашей веры и от учения о нравах и идущим вразрез с заповедью Божьей: Не убий», называл всякого, кто будет его проповедовать, «еретиком» и провозглашал покушение на священную особу государя, под каким бы то ни было предлогом, возмутительным, нечестивым и еретическим. Факультет велел всем докторам и бакалаврам богословия принести клятву, что они будут учить, опираясь на этот декрет, или же излагать его в своих проповедях, и приказал опубликовать его на латинском и французском языке.
