Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых - [17]

Слабевшая императрица, ее дочери — Анна и Елизавета — и так называемая голштинская партия при дворе, возглавляемая мужем Анны и претендентом на шведский престол герцогом Шлезвиг-Голштйнскйм Карлом-Фридрихом, возлагали все свои надежды на Менщикова, стремясь удержать российский престол в женской линии Романовых. Но светлейший внезапно (так казалось современникам) переменил фронт и стал приверженцем маленького Петра и примирился с родовитой русской знатью. Датский посланник в Петербурге Вестфален приписывал заслугу себе. Действительно, стремясь не допустить восшествия на российский престол герцогини голштинской Анны Петровны, он вместе с австрийским посланником графом Рабутиным предложил Меншикову следующий план: на престол восходит Петр Алексеевич, племянник австрийской императрицы, а Меншиков выдает за него замуж свою дочь и получает от императора Карла VI инвеституру на герцогство в Силезии, становясь тем самым владетельным европейским принцем.

Но, думается, причина была глубже. Меншиков понимал, что отстранить уже подросшего мальчика — внука Петра Великого в пользу одной из, строго говоря, незаконнорожденных (родившихся до брака Петра I и Екатерины) дочерей невозможно: в народе разрастались слухи, что Меншиков хочет извести великого князя. Уже в дни возведения на престол Екатерины саксонский посланник при петербургском дворе Лефорт писал: «Не сомневаются, что при Екатерине дела пойдут хорошо, но сердца всех за сына царевича». Архимандрит одного из нижегородских монастырей Исай я уже в 1726 году поминал «благочестивейшего великого государя нашего Петра Алексеевича» вместо «благоверного великого князя» и в ответ на все возражения отвечал: «Хотя мне голову Отсеките, буду так поминать, а против присланной формы поминать не буду, потому что он наш государь и наследник».

В марте Меншиков добился согласия Екатерины на свой план, с которым немедленно согласились Голицыны. Все попытки герцога Голштинского, а также графа и сенатора Петра Андреевича Толстого, смертельно боявшегося прихода к власти сына погубленного им Алексея, и генерала Андрея Ивановича Ушакова, сыскных дел мастера и будущего главы Тайной канцелярии, ни к чему не привели. 6 мая 1727 года Екатерина скончалась, а на следующий день рано утром в присутствии членов Верховного тайного совета[8], Синода, Сената, царской семьи и генералитета (полки — Преображенский и Семеновский — были расставлены у дворца) завещание, подписанное за неграмотную Екатерину ее дочерью Елизаветой, было оглашено. Интересно, что современники обратили мало внимания на само завещание. Важнее для них было согласие высших чинов, по сути дела отменявшее закон Петра Великого о престолонаследии: восстанавливалась наследственность династии.

Много надежд возлагала Россия на воцарение Петра II. Редкое единодушие царило в обществе. В народе восстанавливалось укоренившееся в сознании понятие божественности царской власти, поколебленное было законом Петра Великого о престолонаследии, согласно коему право выбора наследника (или наследницы) принадлежало всецело императору. Не только простой народ и духовенство, но и подавляющее большинство боярских и дворянских фамилий, еще не окончательно разделенных с народом той бездной, которую начал рыть великий преобразователь, с радостью встретили восшествие на престол сына несчастного Алексея, пострадавшего, как все были убеждены, за приверженность к старине. Но и «птенцы гнезда Петрова», оставаясь у государственного кормила, полагали, что при малолетнем государе дело его деда будет продолжаться. Надеялись на доброе, хорошее царствование. Ребенок был миловиден, непосредствен, добр, прост с близкими, общителен, нежно привязан к своей сестре, бывшей лишь годом старше его, но рассудительной и проницательной не по летам. На следующий день после возведения на престол юный император написал ей письмо, которое спустя полтора месяца зачитал в Верховном тайном совете: «После того как Бог изволил меня в малолетстве всея России императором учинить, наивящее мое старание будет, чтобы исполнить должность доброго императора, то есть, чтоб народ, мне подданный, с богобоязненностью и правосудием управлять, чтоб бедных защищать, обиженным вспомогать, убогих и неправедно отягощенных от себя не отогнать, но веселым лицом жалобы их выслушать и по похваленному императора Веспасиана примеру никого от себя печального не отпускать».

Воцарение Петра II поначалу не внесло особых перемен в укладе его жизни. Власть находилась в руках у Меншикова, который перевел императора из дворца в свой дом на Васильевском острове, удалил из Петербурга соперников — герцога голштинского с его супругой Анной Петровной и сподвижников Петра Великого — Ягужинского и Шафирова. Меншиков был еще могущественнее, чем даже при Екатерине: Сенат бездействовал, Верховный тайный совет издавал лишь такие постановления, которые были угодны временщику. Меншиков продолжал политику Петра, но формы ее были более мягкими. Он ослабил контроль над духовенством при управлении церковным имуществом, дал право Украине снова избрать гетмана, уменьшил пошлины и ослабил государственную торговую монополию. К числу едва ли не самых популярных мер Меншикова (а для народа — Петра II) был указ — уничтожить в Петербурге столбы с головами казненных, а головы снять и захоронить. Меншиков занялся образованием императора. Прежних учителей, Маврина и Зейкина, он удалил, а воспитателем назначил человека из плеяды сподвижников Петра, но, как он полагал (и ошибался), положительно неопасного. Государственным мужем, искуснейшим дипломатом, редкого ума и изумительного житейского такта человеком был барон Андрей Иванович Остерман, сын скромного пастора из Вестфалии. Оцененный Петром Великим, вознесенный им к высокой должности вице-канцлера, то есть фактического руководителя российской внешней политики, барон Андрей Иванович (титул он получил по случаю заключения Ништадтского мира) ощущал себя истинно русским в отличие от множества иноземцев — искателей счастья, нахлынувших в Россию при Петре I, которые, считая себя просветителями и благодетелями варварской страны, смотрели свысока на нее, ее народ и ее язык. Он говорил только по-русски, терпеть не мог, когда кто-либо из соотечественников пытался называть его по имени, полученному при рождении, — Генрихом-Карлом-Фридрихом, женился на боярышне из родственного Романовым дома Стрешневых. Едва ли не самое примечательное: он был человеком удивительной честности, неподкупным — большая редкость в России. Но, к сожалению, он также известен еще и своей хитростью и двуличием; исторгал, слезы по своему желанию. Мало кто мог сказать, что слышал от него правду, а уж болезни барона Андрея Ивановича, приключавшиеся в удивительно неподходящие моменты, стали притчей во языцех.