Но старейшина не велел письмена на обмотки пускать, а велел хранить, пока какой-нибудь умный их не прочитает.
И прадед его матери те письмена будто бы прочёл, но ни про какое небо там слов не было, а только были слова про базу, из которой раньше срока ушли и теперь превращаются.
Мы ничего не поняли. И Стрый ничего понял.
Мика спросила, что такое база. И кто в кого превращается?
Стрый сказал, что, может, и не превращается, а вращается. А что такое база, он и сам не знает. Прадед знал, а он не знает.
Дронт сказал, что неправда. Не мог прадед ничего прочитать, он всё выдумал. Грамотных и на наречии селений почти не осталось, а так чтобы древние письмена читать, и вовсе людей нет.
Стрый сказал в селении матери грамотных много было, не то, что в этих диких местах.
Мы говорили, говорили и уснули.
Не знаю, сколько спали. Полночи, наверное.
Я первый проснулся. Шорох был и сопение. Еле слышное, но у меня слух хороший. Я ведь коренной, из лесного племени.
Толкнул ногой хворост в костёр, он вспыхнул тогда.
И увидел Буку.
Настоящего! Именно такого, как на картинке, что учитель нам показывал.
Я думал, Бука прыгать будет или рычать, а он стоял спокойно у костра и совсем не боялся пламени.
Мика правду говорила, не зверь он.
Но не человек. Кожа на морде гладкая, волос почти нет. Лапы короткие, но стоял он почти по-нашему, не горбился только.
От напряжения, наверное, стоймя встал. Или стойка такая у него охотничья.
А ещё пасть у него скалилась и двигалась, и морда всё время двигалась, будто он что сказать хотел.
Я не знал, что Бука так умеет, и учитель про такое ничего не говорил.
И картинок про такую морду не было. На картинке у Буки морда мёртвая была.
А вот панцирь как на картинке был, жёлтый весь и светящийся.
В лесу боятся нельзя, а я забоялся. Правду говорю, забоялся.
В жизни Бука куда страшней, чем на картинке.
И ещё — он вдруг стал звучать. Не рычать по-звериному, не выть, а будто наши разговоры передразнивать.
Ничего понять нельзя было, дразнился наверное.
Я закричал: «Бука!»
Все проснулись.
А Бука пасть кривить начал.
Стрый закричал: «Не касайся панциря — пальцы оторвёт».
Его-то дразнили, что он в пасть палец сунул. А он, видно, панциря коснулся.
Бука ярче светиться стал. Потом из лапы в Мику чёрную стрелу бросил. Мика уснула.
Я тогда подумал, что умерла, и страшно разозлился.
Дронт на Буку побежал. Бука одним движением его к дереву отбросил. Чуть лапой взмахнул — и Дронт отлетел.
Я подумал, что напрасно детей на Буку посылают. Бука очень сильный. С ним и взрослый не справится.
Потом Бука увидел Стрыя. На руку посмотрел и светиться почти перестал. Схватил Стрыя в охапку и в чащу потащил.
Я подумал: «Вот тебе, Стрый, и чаща твоя любимая, сожрут тебя там, и сдохнешь в лесном краю, и костей не отыщут».
Как успел так много слов подумать, до сих пор не знаю.
Я Стрыя не любил, но мне его жалко стало.
Стрый вредный, но из селения, нельзя его Буке отдавать.
Я подскочил и нож метнул. Нож Буке в затылочную кость вошёл.
Бука отпустил Стрыя и умер. И светиться перестал.
А у Стрыя палец отрос. От страха, наверное.
Мы подождали немного и стали в мёртвого Буку веткой тыкать. С веткой ничего не случилось.
Мы тогда осмелели, оплели Буку верёвками и в селение притащили.
Уже рассвет был.
А днём все праздновали.
Столы на площадки поставили, пили и ели много. Мы сонные были, но браги попили.
Нам уже можно было, нас полувзрослыми объявили.
С Буки панцирь содрали, из панциря много полезных вещей можно сделать.
Голый Бука — совсем мерзкий. Голый, бледный, с синими прожилками. И пятна синие по нему пошли.
А Стрый больше всех веселился. Полувзрослым стал, дразнить никто не будет. И палец к нему вернулся, теперь двенадцать пальцев на руках, как у всех нормальных людей.
А потерял бы на охоте ещё один палец, стал бы на Буку похож.
Вот бы мы тогда на него поохотились!
