Уайнсбург, Огайо. Рассказы - [50]

– Не трогайте меня! – закричала она. – Не смейте меня трогать!

Она подняла такой крик, что прохожие замедляли шаг и прислушивались. Перепуганный приказчик сбежал. Заперся у себя в комнате, стоял за дверью и слушал.

– Это она нарочно, – вымолвил он дрожащим голосом. – Хочет втравить меня в скверную историю. Я ж ей ничего худого не сделал. Все вышло случайно, да и что тут такого? Только и дотронулся еле-еле до ее плеча.

Лерой, наверно, раз десять принимался мне толковать про женщину из Айовы. Все мужчины в том доме ее возненавидели. Она словно бы и смотреть ни на кого не хотела, но и покоя им не давала. На все лады старалась привлечь их, но всякого, кто поддавался и пробовал за нею поухаживать, тотчас отталкивала. Бывало, станет нагишом в ванной перед дверью в коридор, где снуют взад-вперед мужчины, а дверь оставит приотворенной. Входит в гостиную на первом этаже, когда там мужчины, и, никому ни слова не говоря, бросается на диван. Так и лежит, раскинувшись на диване – рот приоткрыт, глаза устремлены в потолок. Казалось, всем существом она чего-то ждет. Ее присутствие заполняло комнату. Мужчины стояли поодаль, притворяясь, будто и не видят ее. Громко разговаривали. Но, охваченные смущением, один за другим старались незаметно улизнуть.

И однажды вечером женщине предложено было выехать. Кто-то, возможно, приказчик из галантерейного магазина, поговорил с хозяйкой, и та не стала мешкать.

– По мне, съезжайте-ка прямо сегодня, нечего откладывать, – услышал Лерой. Хозяйка, женщина уже немолодая, стояла в коридоре перед дверью той, из Айовы. Голос ее разносился по всему дому.

Художник Лерой, долговязый, тощий, всю жизнь предан был возвышенным идеям. Страсти разума возобладали в нем над страстями плоти. Доходы его ничтожны, и он остался холостяком. Пожалуй, у него и возлюбленной никогда не было. Плотские желания ему не чужды, но для него они отнюдь не главное.

В тот вечер, когда женщине из Айовы велено было выехать, она подождала, чтобы, по ее расчетам, хозяйка спустилась к себе, а затем вошла к Лерою. Было часов восемь, Лерой сидел с книгой у окна. Женщина без стука отворила дверь. Без единого слова пробежала по комнате и упала перед художником на колени. Из-за своей хромоты бежала она точно подбитая птица, рассказывал Лерой, глаза ее горели, дыхание прерывалось.

– Возьмите меня, – выговорила она, вся дрожа, и прильнула лицом к его коленям. – Возьмите меня, скорее! Надо же начать! Не могу я больше ждать. Сейчас же возьмите меня!

Попробуйте вообразить, как ошеломлен был Лерой. Насколько я понял из его слов, до того вечера он едва замечал соседку. Наверно, он был к ней равнодушнее всех мужчин в доме. И вдруг новая неожиданность. Когда хромоножка вбежала к Лерою, следом вошла хозяйка, и он оказался лицом к лицу с обеими. Женщина из Айовы, вся дрожа, пугливо съежилась у его ног. Хозяйка пылала негодованием. И тут Лерой нашелся. Его поистине осенило. Он взял коленопреклоненную женщину за плечо, встряхнул. Сказал быстро:

– Ну же, веди себя прилично! Я свое слово сдержу. – И, улыбаясь, пояснил хозяйке: – Мы давно помолвлены. Но поссорились. Вот она и приехала, чтоб быть поближе ко мне. Она немного нездорова и слишком волнуется. Теперь я ее увезу. Не беспокойтесь, прошу вас. Я ее увезу.

Вдвоем они вышли на улицу, и тогда женщина перестала плакать и позволила Лерою взять ее за руку. Страха как не бывало. Лерой тотчас нашел для нее комнату в другом доме, потом повел ее в парк, и они долго сидели там на скамье.

Все, что рассказал мне Лерой о той женщине, только утверждает меня в мысли, которую я высказал, когда мы с доктором бродили в горах: никому не дано слишком глубоко вникать в чужую жизнь. До полуночи просидел Лерой на скамье в парке, разговаривая с той женщиной, и еще не раз они встречались. Но дальше этого не пошло. Похоже, она возвратилась домой, на Запад.

Там, у себя на родине, женщина эта была учительницей музыки. Жила она с тремя своими сестрами, у всех было то же занятие, и все они, говорил Лерой, были скромные труженицы, преданные своему делу. Когда старшей из сестер не было еще десяти лет, умер их отец, а пять лет спустя они совсем осиротели – умерла и мать. В наследство им остались дом и сад.

Естественно, я могу только догадываться, как жили эти девушки, но уж наверняка говорили они только о женских делах, и мысли их заняты были только женскими заботами. Ни у одной из сестер никогда не было возлюбленного. Долгие годы к их дому даже близко не подходил ни один мужчина.

Лишь одну из сестер, самую младшую, которая приезжала в Чикаго, видно, угнетал сугубо женский уклад их жизни. Что-то с нею произошло. День за днем, все дни напролет, она учила музыке девочек, а дома, после уроков, ее окружали одни женщины. Когда ей минуло двадцать пять, ее мысли и мечты обратились к мужчинам. Дни и вечера ее проходили в разговорах с женщинами о женских делах, и все время ей отчаянно хотелось, чтобы ее полюбил мужчина. Надежда на такую любовь и привела ее в Чикаго. Лерой после объяснял: она так странно держалась в том доме, так необычно себя вела потому, что слишком много мечтала и слишком мало делала для того, чтобы мечты ее сбылись.