У врат царства - [19]

Элина. Спасибо.

Садовая калитка захлопывается.

Э л и н а берет свою работу, садится у круглого стола и шьет. Выражение ее лица озабоченное, движения вялы. Она встает, неподвижно смотрит через дверь веранды, снова садится и шьет. Уловив стук калитки, она напряженно прислушивается, встает и поспешно направляется к задней двери. Она в сильном волнении. Стучат.

Элина (отворяет). А! Войдите, пожалуйста.

Бондесен (входит). Дорого утра!

Элина. Здравствуйте. (Подает ему руку.)

Бондесен. Господин Карено уже ушел?

Элина. Нет, он спит, он работал всю ночь. Присядьте. (Она садится.)

Бондесен (вынимает из кармана несколько номеров журнала). Вот эти журналы. (Садится.) И вы сидите здесь одна?

Элина. Одна, одна!

Бондесен. Этого вы не должны делать. Лучше бы прогулялись. На дворе солнце.

Элина. Я стояла у дверей веранды и смотрела на солнце.

Бондесен. Вы должны выйти, нанять коляску и поехать гулять, сесть в лодку и грести.

Элина (беспокойно). Нет, не говорите мне об этом.

Бондесен. Сегодня устраивается большая прогулка за город.

Элина (невольно). Правда? И вы тоже поедете?

Бондесен. Да, и я тоже.

Элина (меняя тон). Послушайте, господин Бондесен, я вчера держала себя немного несдержанно. Надеюсь, вы этого не поняли дурно.

Бондесен. О, нет!

Элина. Мне это было бы очень неприятно.

Бондесен. Нисколько. Я все время был уверен, что ваша несдержанность, как вы называете, относится не ко мне, а к другому.

Элина. К кому другому?

Бондесен. Вы, в сущности, говорили не для меня, а для другого.

Элина. Этого вы не заметили? Что? Этого нельзя было заметить?

Бондесен. Я был здесь не более, как посторонний свидетель. Я присутствовал при игре, но не участвовал в ней. Я был ширмой.

Элина. Нет, вы преувеличиваете. Фи, как вы преувеличиваете! Но не будем больше говорить об этом… Да, вы слышали про Йервена?

Бондесен. Что он перешел в другой лагерь? Я узнал об этом сегодня утром. Я тотчас же написал о нем небольшую статейку.

Элина. Против него?

Бондесен (улыбается). Нет, не против него. Теперь его надо поддержать.

Элина. Да, правда? Это вовсе не так ужасно — то, что он сделал?

Бондесен (смеется). Нет, конечно, нет. С моей точки зрения.

Элина. Не правда ли?

Бондесен. Потому что мы «все там будем». Рано или поздно.

Элина. Как это?

Бондесен. Все дети делаются взрослыми людьми. Если не умирают.

Элина. Да, если итак рассуждать, то это вполне естественно.

Бондесен (пожимает плечами). Боже мой, я пережил то же самое. Был радикалом, свободомыслящим и смелым — хоть куда! Но наступило время, когда я начал размышлять.

Элина. Что же вы тогда сделали?

Бондесен. Я начал сомневаться в теории о происхождении от обезьяны. Затем я забыл песенку Синклера и то, «что случилось в Фредериксгалле»; потому что это тоже своего рода теория о происхождении от обезьяны.

Элина. А потом?

Бондесен. О, потом было еще много разного другого, но я перешагнул через все.

Элина. И перешли в другой лагерь?

Бондесен. Честно и открыто перешел в другой лагерь. В другую газету, для другого дела.

Элина. Вы это сделали? Для этого надо много мужества.

Бондесен. Обстоятельства сложились так, что я не мог иначе поступить. В этом было все мое мужество.

Элина. На вас, вероятно, сильно напали?

Бондесен. Да, в газетах. О-о! Но у меня была также и поддержка. И когда надо вступать на этот путь…

Элина. Я чувствую, что сделала бы так же, как вы. В конце концов, надо ведь устроиться и не жить в вечно тревоге.

Бондесен. Вы совершенно правы. Перестаешь метаться, становишься спокойнее, находишь внутреннее довольство.

Элина. Вы думаете, что Ивар со временем тоже переменит свои взгляды?

Бондесен. Хочу надеяться. Я не понимаю, почему господин Карено должен быть единственным из всех нас, который не видит истинного пути. Но на это нужно время.

Элина. К сожалению; и, вероятно, много времени.

Бондесен (улыбается). Вы говорите: «к сожалению». Если бы ваш муж это слышал.

Элина. Мне все равно.

Бондесен. Что вам все равно?

Элина. Ничего. Мой муж спит.

Бондесен. Как тихо во всем доме!

Элина. Что вы будете делать за городом?

Бондесен. Веселиться. Выпьем немного шампанского, будем танцевать.

Элина. Танцевать тоже? Я ведь не так уж стара, а забыла, что значит танцы.

Бондесен (упрашивая). Поедем с нами. Вам понравится.

Элина. Не, что вы! Разве я могу поехать?

Бондесен. Мы будем вас носить на руках.

Элина (изменив тон). Господин Бондесен, вы права, когда говорили, что вчера я так держала себя только для другого.

Бондесен. В этом вам вовсе не надо исповедываться; я это сам видел.

Элина. Боже мой, я была в таком отчаянии и хотела это показать.

Бондесен. И достигли цели?

Элина. Нет. Ничего не достигла.

Бондесен. Жаль, потому что вы положили столько труда.

Элина (искренно). Не смейтесь надо мной! Прошу вас! Если бы вы только поняли меня. Вы знаете, в каком мы положении? Сегодня утром он отослал Йервену деньги, и вот мы снова ни с чем. Он не думает обо мне, даже не о себе, а только о своей работе, всегда и всюду о своей работе. Так тянется уж три года. Но три года это пустяки, говорит он, десять лет тоже. Если он так относится, то, значит, меня он больше не любит. И ночью я не всегда вижу его. Он сидит за своим столом и работает до самого утра. Все это ужасно! У меня все спуталось в голове; я готова была сжечь все его рукописи; я ревновала его к Ингеборг и отказала ей.