У ворот Северина - [19]

Дана ежедневно ходила на работу, несла «военную трудовую повинность» вместе с учениками и ученицами, оставшимися в городе, — помогала разбирать дома, разрушенные бомбардировками, сгребать битый кирпич, уносить обгоревшие балки, все, что мешало нормально пройти или проехать по улице. Кто уклонялся от работы, не получал соответствующей справки и осенью отстранялся от занятий. Она возвращалась домой поздно, чуть живая от усталости, с израненными руками и в пропыленной одежде, недовольная тем, что так проходят ее каникулы, которые она планировала провести в экскурсиях по стране, а если бы они не состоялись, она бы осталась дома и гуляла, читала или просто отдыхала, но не возила бы тачками щебень. Входя в комнату, Дана пыталась понять, не изменилось ли что-нибудь в жизни семьи, не принес ли кто известий о Михае? Не пришло ли от него письмо? А может быть?.. Но нет, ничего нового… Как обычно, все занимались своими делами, ходили молча, опустив глаза, словно именно они были виноваты в том, что Михай пропал.

Так проходили день за днем, неделя за неделей… Проходили в давящей, печальной и тяжелой монотонности, и это разъедало душу, полную боли и горечи.

7

Воздушная тревога еще не кончилась. На другом конце города были слышны взрывы, частые и сильные. Но вот они стали реже, потом вовсе прекратились. И лишь густые клубы дыма и коричневой пыли, похожие на плотный и тяжелый туман, поднимались ввысь, плыли над городскими развалинами. Самолеты, отбомбившись, улетали один за другим. Гул моторов постепенно слабел, пока полностью не растворился где-то вдали, за горами. Спустя несколько минут снова зазвучали гудки паровозов, пароходов, церковные колокола, установленные на центральных зданиях сирены; все они дружно оповещали о том, что опасность миновала. Из убежищ, вырытых в парке или на пустырях, из погребов и проходных дворов, как по команде, высыпали мужчины и женщины, ведя за руку детей, держа под мышкой пледы, с чемоданчиками и узелками, ведь они были готовы к возможному бездомью. Секунду-другую они с испугом смотрели друг на друга — осунувшиеся, серые лица переживших бомбежку, — на небо, желая убедиться, что опасность миновала, потом улыбались, молча и с облегчением, преображаясь на глазах, радуясь, что прошло и это бедствие, что они целы, здоровы и могут наслаждаться жизнью.

— Броде бомбили водохранилище, — высказал предположение какой-то мужчина, стараясь как можно лучше утрамбовать свое барахло в старенькую детскую коляску. — Разворотили небось все…

Несколько человек услышали и подошли, стремясь побыстрее узнать новости, плохие ли, хорошие, лишь бы узнать.

— Что? Что он говорит?

— Говорит, бросали бомбы в районе водохранилища.

— Нет-нет, — уверенно заявил господин в пенсне, — самолеты прилетели со стороны Кладовы, пронеслись над городским садом и сбросили бомбы совсем в другом месте — внизу, ближе к новому кварталу.

— Да ничего подобного! — влился еще один голос. — Только что здесь проезжал извозчик и сказал, что в немецком квартале, наверху, около стадиона, камня на камне не осталось.

— Ну чего уж теперь, где бросили, там и бросили, хорошо, мы остались живы. Пошли по домам, интересно, узнаем ли свой квартал…

Стараясь держаться как можно незаметнее, Михай невольно слышал эти разговоры, но не рискнул подойти поближе. Он не был уверен, что его не узнают и тут же не выдадут. Он сожалел, что не пошел домой в начале бомбежки, когда на улицах не было ни души. Сейчас всюду стало оживленно, легко было встретить кого-нибудь из знакомых.

Он пересек парк, держась в тени деревьев. Внизу, справа, виднелись мастерские судоверфи, а дальше — порт со складами и плавучая пристань. Сквозь листву кое-где проглядывал сверкающий на солнце Дунай. С большой предосторожностью Михай вышел на главную аллею, почти бегом миновал памятник Героям. Чтобы перевести дыхание, на минуту остановился. Он чувствовал себя усталым, изнуренным без еды и сна. Дышал часто, неровно, сердце сильно и гулко стучало. Немного успокоившись, осмотрелся — ведь он не был здесь два года! Парк Роз, названный так жителями города за обилие цветов, лишился знакомого очарования. Запущенные газоны поросли сорной травой, зияли глубокие воронки от бомб и траншеи, вырытые прямо на месте цветочных клумб. Через траншеи были перекинуты гнилые бревна. Гравий с аллей смыли дожди, обнажилась потрескавшаяся от зноя земля. Выкрашенные в зеленый цвет деревянные арки, когда-то увитые розами, были поломаны. Парк выглядел безжизненным, как пустырь.

Михай повернул голову и посмотрел на бульвар. И он был похож на пустырь. А особняки, кокетливые или строгие, с большими светлыми окнами, выходящими на Дунай, и садами, полными цветов, были разрушены все до одного, безжалостно и дико. От них остались изуродованные черные стены. Все поросло бурьяном.

Послышался шум мотора, Михай повернулся на звук. Мчался синий «мерседес» с откидным верхом, за рулем сидел унтер-офицер; на заднем сиденье застыли два немца в зеленовато-коричневых мундирах: подполковник в очках и рыжий капитан; они придерживали высокие фуражки, чтобы их не сдуло ветром. «И правда, в городе есть немецкие части, — подумал Михай. — Мне надо скрываться… Надо… Нет сомнения, местные немцы имеют приказ выследить и арестовать меня. Ведь я был призван в немецкую армию. И тот же приказ наверняка получили и румынские власти. А может, и нет… Да что там гадать, — твердо сказал он себе, — мой побег не могли не заметить, я был заключенным, носил номер, меня, безусловно, разыскивают. Даже здесь, далеко от Бремена… Господи, как страшно! Просто ужасно!»