У Вечного огня - [104]

 — Федорова! Свидание и передачу разрешили! 

 — Пойдем! — Любаша положила руку на плечо матери.

 Длинная цепочка из живых людей протянулась по протоптанной дорожке, среди снежных сугробов, к низенькому одноэтажному зданию. Сумка оттягивает руки, напряглись от усилия мышцы. Закусив губу, Люба медленно переставляет ноги, согнувшись под тяжестью ноши.

 — Куда столько набрала! Иди быстрей! — слегка шлепнула ее по плечу, служительница  учреждения.  — Тащите и тащите! Дома надо было, чаще  ремешком ласкать по мягкому месту, вот бы и не пришлось терпеть унижения! 

 Еще неизвестно, как своих воспитаешь! Подумала Люба, поглядев женщине вслед. Хотя раздражение на эту злую, как ей сначала показалось, бабу, исчезло. Работа у нее такая! А нас много! Люба, приподняла сумку, затаскивая по расшатанным, деревянным ступенькам.

 Что ж, теперь? — шепотом спросила Варвара Михайловна.

 — Не знаю, мама! — она  пожалела, что взяла с собой мать. Ей хотелось остаться наедине с сыном.

 — Садитесь и ждите! Сейчас приведут! — объявила женщина, и встала у синей, облезлой двери, в конце комнаты.

 Дотянув сумку до лавки у стены, Люба села. Сердце учащенно забилось в такт частому дыханию. Будто стометровку пробежала. Варвара Михайловна присела рядом. Она поняла, дочку сейчас тревожить не надо.

 Все мысли Любы заполнены предстоящим свиданием с сыном. Рассказать о гибели Володьки с Николаем, или не надо?  Он и так, наверное, плачет по ночам!  Все-таки, живой! И за то спасибо, судьбе! Она помахала перед лицом, ладонью, глубоко вздохнула, наполнив до отказа легкие воздухом, сняла платок, положила руки на колени.

* * *

 Мишка открыл глаза, сел на постели.   Он снова представил тот день, когда конвоир, открыл перед ним дверь комнаты. Пятеро мальчишек  устремили не наго взгляд. Он сжался, словно ожидая удара.

 — Принимайте новенького! — подтолкнул его молоденький сержант.   Споткнувшись, он перешагнул порог.  Здесь на замок не запирают, вспомнил Мишка, правила поведения, зачитанные, перед строем, для вновь поступивших,  начальником колонии. Переступил с ноги на ногу, проглотил слюну.

 — Чего стал, как памятник! Проходи, вон твое место, у стены! — высокий худой паренек кивнул ему.

 Мишка прошел к кровати, с железными спинками, присел на край. Ему хотелось прилечь, закрыться одеялом с головой, и умереть. Мысль о смерти всю дорогу до колонии, в подпрыгивающей на ухабах, машине, казалась самой спасительной. После тюремной камеры, где он немного привык, теперь перемена места, привыкание  к новым людям, пугала его, наводила ужас. Только бы не били! Постоянно он молил кого-то.  Оглядывая новых соседей,  с трудом переводил, от страха, дыхание.

 — Тебя как зовут! —  спросил высокий парнишка. — Меня Пашка!

 — Михаил! — Мишка сомкнул пальцы рук, хрустнул суставами.

 — Его Иван! — указал Павел на толстого, круглолицего мальчика. — Он у нас за главного! — рассмеялся Пашка и хлопнул Ивана по круглому плечу. — По уборке!

 Мальчишки засмеялись.

 — Он тоже Мишка! — подмигнул Павел низенькому, хилому мальчику, сидящему на кровати у окна. 

 — Меня Федором зовут! — пробасил мальчик на соседней кровати, и громко закашлял.

 — А я Петро! — улыбнулся рыжеволосый паренек.

 Мишка улыбнулся ему в ответ. Сразу почувствовав расположение к рыжему, как он  окрестил паренька. Его, наверно, все рыжим зовут. Подумал Мишка.

 Два дня он лежал, отвернувшись к стене, отказываясь от пищи. На третий день, женщина в белом халате, как после узнал, врач,  крепко сжала его плечо.

 — Не будешь есть, через нос шприцем станем кормить! — ее  низкий грудной голос, прозвучал, как набат. И Мишка сдался. Он встал, долго плескался под краном в общей умывальне, потом побрел в столовую.

 — Иди сюда! — крикнул ему Пашка за столом у низкого зарешеченного окна. И Мишка пошел к новым товарищам. Начался отсчет дням, его  новой жизни.

 Тусклый дневной свет пробился сквозь оконную решетку. Утро нового дня! Еще одного дня пребывания в тюрьме. Сколько  таких дней  предстоит прожить!

 — Подъем! — объявил  дежурный.

 Ребята, один за другим потянулись к выходу.

 Мишка плеснул в лицо пригоршни холодной воды, утерся матерчатым полотенцем. Переставляя лениво ноги,  глядит в спину, идущему впереди. Строем умываться, строем в столовую. Почти, как в пионерском лагере. Почти! Разве можно сравнить! Они спорили с воспитателями, когда приходилось подчиняться общим правилам. Ругались, мол, порядки наравне с тюрьмой!  То был рай! Он  вспомнил, как убегали с зарядки на речку. Окунешься в холодную утреннюю воду, аж, дух захватывает. Выскочишь, и, не вытираясь, бежишь по тропинке. И даже,  вычитывание вожатой перед строем, не может испортить настроение. Подумаешь, лишний раз на кухне почистить картошку.

 Мальчишки вошли в столовую на завтрак, расселись за длинными железными столами. Миски,  с кашей, нарезанные ломтики серого хлеба в пластмассовых хлебницах. Одна и та же картина, каждый день.

 — Пшенка! — тихо произнес Ванька. Его все называли колобком.

 — Я не люблю! — Павел отодвинул миску. — Она сыростью пахнет! Другое дело, когда дома, мамка с маслом и яичком делала!